Бить меня не били, не позволили Маруся и товарищ военспец, хотя у рыжего явно чесались кулаки. Ничего не добившись расспросами, меня посадили под арест в соседнюю палатку.
– Ничаво, один хрен скоро подохнешь, – «по-доброму» заметил рыжий и ткнул мне на прощание под дых.
Бдительный рыцарь революции назначил мне охрану в лице китайца.
– Твоя лизи смирна… А то моя стрелять! – сразу предупредил меня чужеземец. Да, тяжело товарищам из Китая даётся русский язык.
Судя по всему, жить мне осталось недолго. Ровно до возвращения в лагерь командира отряда товарища Ванцетиса. Можно даже продолжать молчать – это уже ни на что не повлияет. О том, что я бывший офицер царской армии, наглядно говорил мой френч, а также найденные при мне документы на имя штабс-капитана Венцова Александра Павловича. А с офицерами у красных разговор короткий. Раз-два и в расход… Как выясняется, конспиратор я никудышний. Меня извиняло лишь то, я никак не рассчитывал на встречу с красными на таком удалении от театра военных действий! Жаль, что браунинг у меня тоже нашли и, понятное дело, конфисковали. Даже застрелиться не из чего…
Все началось два месяца назад. Уже минуло полгода, как свершился октябрьский переворот. По улицам Петербурга ещё гуляли толпы солдат-дезертиров и матросов, пьяных от полученной свободы и отмены «сухого закона». Но уже появились патрули рабочей Красной гвардии. Гражданское население затаилось и старалось меньше показываться на улицах.
Новые власти принялись деятельно наводить порядок, так они его понимали. Однако улучшения жизни не наблюдалось, все становилось только хуже. Петроград фактически оказался в блокаде. Внешнее её кольцо составляли заставы, где арестовывали всех, кто пытался в частном порядке провезти в город продукты. Советы объявили «мешочников» вне закона, и облавы на них проводились повсеместно. Не менее страшно было внутреннее кольцо, в котором оказался почти каждый петроградец. В городе проходили постоянные обыски, реквизиции «во имя революции» любых мало-мальски ценных вещей и незаконные аресты. Как следствие среди населения возник голод.
В конце весны 1918 года Петросовет принял постановление о так называемом «классовом пайке». Жители города были разделены на четыре категории довольствия. Рабочим полагалось по 1/2 фунта (фунт = 409 г) хлеба в сутки, служащим – 1/4 фунта, лицам не рабочим и не служащим, живущим своим трудом – 1/8 фунта, и, наконец, нетрудовым элементам – 1/16 фунта. Размер пайка менялся в зависимости от ситуации, его могли и вообще не выдать. Были случаи, когда даже рабочим выдавали по 1/8 фунта (51 г), что вызвало массовые забастовки.