Он закашлялся, глубоко и влажно, и каждое движение снова принесло порцию дикой боли, от которой хотелось выть как подбитая псина.
Собственно, подбитой, покалеченной, разорванной на куски псиной он себя и ощущал.
– Парень! Парень, ты слышишь меня? – мужской голос.
И в следующий момент в поле зрения – мужское лицо. Глаза за стеклами очков, вглядывающиеся в него в попытке разглядеть хоть какую-то реакцию.
– Ты как?
– Хреново, – прохрипел он.
Издевался, что ли?
Мужчина поджал губы.
– Держись, скоро будет легче. Неужели это все стоило того?
Этот вопрос тоже ему? Хотя нет. Риторический, наверное. Он сотни раз слышал такие вопросы в свой адрес и все их оставлял без ответа, потому что…
Ну, не поймут они. И никогда не понимали.
Он предпринял еще одну попытку спросить.
– Что с ней? – снова кашель. Дерущий настолько, что хотелось выхаркать все внутренности. Все, что горело внутри огнем. Всю эту страшную боль.
Но он не услышал ответ, в самый ответственный момент проваливаясь в темноту. Теряя сознание. Боль победила – он позволил ей, отключаясь, потому что последние силы, благодаря которым он еще мало-мальски оставался в сознании, вышли из него вместе с тем кашлем.
Когда он открыл глаза в следующий раз, то почти застонал от облегчения. Боль все еще была, и спина горела, но он хотя бы мог сделать вдох, чтобы его не выкручивало от агонии и желания содрать с себя шкуру. Приглушенный свет резанул по глазам, когда он открыл их и метнулся взглядом по помещению, натыкаясь на того самого мужчину. Он стоял чуть поодаль. Очки, белый халат, руки, сложенные на груди. Врач.
– Живой, слава богу, – мужчина глубоко вздохнул, и этот вздох был наполнен поистине искренним облегчением.
В горле сухо и жжет. Он попытался сказать хоть что-то и с трудом разлепил губы, а потом снова застонал. Эти простые действия выкачали всю ту малость сил, которые он успел накопить, пока лежал без сознания.
И все же он кое-как прохрипел:
– Где она?
Мужчина снова поджал губы. Привычка?
Нет. Ни черта.
– Мне жаль, парень.
Три слова. Сочувствующий взгляд.
И в этот момент рухнуло абсолютно все, что кое-как, шатко, но все же еще держалось на плаву. На остатках надежды, которая вмиг потухла, только успев разгореться.
И эта боль была страшнее той, которую он чувствовал от искалеченной огнем спины.