Угли ночного костра - страница 10

Шрифт
Интервал


Выезжали рано утром, погрузившись вчетвером, не считая Кучума, в тарахтящий, скрипящий на каждой кочке, визжащий на ямках и подмигивающий на ухабах одним горящим глазом-фарой УАЗик. Ласточка, как её ласково называл Андрюха, летела по дороге, размахивая на ветру ржавыми крыльями, пытаясь взлететь ввысь, в небеса, куда давно просился её пламенный мотор. За рассказом как удачно заправился 76-м за полцены у пограничников – слеза, говорили они, – пролетела первая часть пути, и романтики большой дороги остановились отведать сокочинских пирожков. Бабки с колясками, выстроенные вдоль обочины ровной шеренгой, наперебой заманивали путников, выкрикивая ассортимент начинок и вытаскивая напоказ свои пироги, которые запросто могли являться обедом и ужином одновременно. После пирожка с жимолостью и кофе с молоком жизнь наладилась, смахнув с лиц утреннюю сонливость. Но «ласточка» заскучала и заводиться отказалась наотрез. Пришлось менять топливный фильтр, забитый ржавчиной и залитый слезами пограничников, – защитники ж не врали! Потом, пытаясь реанимировать железную птицу, посадили аккумулятор, и её пришлось заводить кривым стартером. Крутили ручку по очереди, подначивая друг друга. Наконец, сердце ласточки завелось, выпустив из другой части тела клуб сизого дыма.

Дальше старики помнили каждый столб на дороге и наперебой вспоминали речки, стоянки, карьеры, где раньше работали, отсыпая дорогу, рассказывали смешные случаи и старые названия мест. Андрюха с интересом слушал и напряженно крутил болтающуюся баранку, ловя ускользающую дорогу и кочки из которых она состояла.

Машину бросили в лесу, отогнав от дороги на сотню метров, прямо сквозь заросли – дороги в нужную сторону не было совсем. Собрали старые курковки[6], закинули рюкзаки с провиантом и ружья за плечи и пошли. Начали ходко, и Андрюха радовался, что его переживания относительно здоровья отца и его друзей оказались напрасны.

Стояла золотая осень. Берёзы в сусальным золоте замерли в немом напряжении, не колыша ни единым листиком, затаили дыхание, греясь в прощальных лучах уходящего в отпуск солнца. Раскалённые докрасна рябины кичились гроздьями рубинов и хватали за ноги стелющимися ветвями. Шеломайник уронил свои лопухи-листья и стоял хрустящим просвечивающим частоколом. Идти было легко и свежо: комар не досаждал, прибитый утренним заморозком, солнце не пробивало в пот, а полёгшая трава не вязала путами ноги – бабье лето.