Например, вчерашний вечер, когда в натопленном зимовье еле колыхалось пламя свечи у окна, рядом с печкой потихоньку насвистывал заунывную песенку чайник, а мы валялись на нарах после сытного ужина, закинув ладони за голову и пожевывая соломинку, слушали, как накрапывает дождик по крыше. И казалось, почему бы такому мгновению не остановиться, не замереть, потянуться, как кошка после сна? Но нет! Этого, увы, не произошло! Андрюха, ломая хрупкую негу, спрыгнул с нар, достал из-под них зелёный рулон, некогда бывший резиновой лодкой, из которого бросились врассыпную мыши, и объявил, что хватит ноги бить, и завтра до нижнего зимовья мы сплавимся по реке на ней. Вечер перестал быть томным.
Лодку мы клеили полночи. Изначально это были недоеденные Тотошей галоши, а утром мы погрузились в почти плавательное средство и начали путешествие, «посвистывая дырочкой в правом боку». Я сидел впереди, на коленках, положив рюкзак под зад, загребая, как индеец на пироге, одним веслом слева, а Андрюха брызгался веслом сзади. С неба моросил гнусный осенний дождик, а наши телогрейки его жадно впитывали. Ружья, заряжённые дробью на случай встречи с нерасторопной уткой, висели перекинутые через голову и только мешали грести. Время сплавилось с рекой в одну бесконечную свинцовую проволоку, которая петляла под нависающим лесом меж стен шеломайника[1]. К середине дня мы щёлкали зубами от холода, съёжились под мокрыми насквозь телогрейками, не гребли, а лишь правили лодкой, плывущей по красным лососевым горбам – в верховьях шёл нерест. Шевелиться не хотелось, потому что каждое движение приводило к прикосновению мокрой одежды к озябшему телу и выгоняло остатки тепла, чудом задержавшегося под ней.

После очередного поворота реки нас вынесло на мелкий перекат, и мы застучали коленками о камешки, которых-то и видно не было – одни рыбьи спины. И вдруг из зелени берега выскочил медведь и, подняв миллионы брызг, приводнился в 15 метрах от лодки. Вот здесь время зачем-то остановилось. Вместе с ним остановилась река, рыба в ней, даже звуки перестали меняться, зависнув на одной ноте. И только медведь, как в замедленном кино, поднимая повисающие в воздухе брызги, плавными прыжками приближался к нашей лодке. Не шевельнувшись, как во сне, где тело становится неподвластно тебе, мы смотрели, как перетекает мохнатая шуба на его круглых боках, капает слюна из приоткрытой пасти с оттопыренной нижней губой, и на ничего не выражающие, не мигающие карие глаза. Спустя всего три прыжка он был на расстоянии вытянутой руки. Любой желающий мог бы почесать его за ушком – но такового не нашлось. Вы смотрели телеканал «Дискавери»? Медведь бежит по мелководью, брызги и рыба в разные стороны… Красиво?! Было точно так же! Только без телевизора… Пока медведь выхватывал из-под носа лодки понравившуюся именно там рыбину, а мне в лицо, переливаясь радугой на солнце, летели брызги воды и выдавленная медвежьей челюстью красная икра, – время стояло. Время остановилось настолько, что река больше не несла нас вниз по течению, нерка не уплывала в разные стороны, взбивая воду хвостом. Можно было не торопясь рассмотреть мокрую, слипшуюся клочками медвежью шерсть, косящий на меня тёмно-коричневый глаз с красноватым белком, боевые шрамы на морде и жёлтые, словно прокуренные, зубы. Так же долго, бесконечные секунды три, он бежал к берегу с рыбиной в зубах, где растворился в шеломайнике, словно за занавеской. И тут время сорвалось и пустилось вскачь табуном диких мустангов. Мы сдёрнули с себя ружья, мгновенно перезарядились пулями, защелкнули стволы и челюсти, а река не смогла заглушить высказанные вслух эмоции. Хозяин угодий достойно ответил из кустов густым отрывистым басом. Мы не стали спорить и навалились на вёсла…