– Кто это у нас такой чушок? – пробубнил он, даже не пытаясь подражать голосу матери, которой жутко не нравилась грязь в любом проявлении. Но слово «чушок», вероятно вольное производное от «чушка», раньше чаще относилось к самому Джейдену, стоило только в детстве притащиться домой с грязными коленками или перепачкаться вареньем, которое словно нарочно вытекало из кое-как сооружённого бутерброда.
Пустые бутылки, пакеты, невесть откуда взявшиеся прошлогодние листья и молодая трава перекочевали в чёрный пакет, предусмотрительно оставленный за сеткой на спинке сиденья, и полетели в мусорку. Спидометр ожил, свет фар попытался пробиться сквозь слой грязи, но быстро сдался, и на испещрённый трещинами, заполненными бурой водой, асфальт легли неуверенные тусклые лучи. Джейден бросил захваченный с собой высокий термос с крепким кофе на переднее пассажирское сиденье, подумал, что неплохо было бы выпить баночку пива, хотя бы безалкогольного, но вовремя вспомнил, что раньше, когда он ещё доставлял матери удовольствие сопровождать её до могилы отца, она всегда разливала водку по трём стопкам: одну ставила рядом с памятником, две другие они выпивали вместе. Наверное, скучала по тем временам, когда кто-то воровал у неё двадцатки.
Он заметил её издалека, как только свернул на очередном повороте петляющей по пригороду улицы. Здесь стояли частные дома на один или два этажа, окружённые крохотными участками не больше четырёх соток, но, кажется, всем хватало.
Мать стояла у калитки, теребила в руках нелепую раздутую сумку с потрёпанными ручками на золотистой цепочке и смотрела себе под ноги, словно не решалась поднять глаза и убедиться, что сын не обманул. Приехал.
– Сынок, привет.
Ей было уже за семьдесят. Чуть расплывшаяся фигура, короткие волнистые, заляпанные сединой волосы, заправленные за уши, уставшие и почти прозрачные, но бесконечно добрые глаза. Глядя в них, Джейдену каждый раз хотелось удавиться от одной мысли о том, как такой мудак, как он, мог родиться у такой, как она. Невольная свидетельница его первых самых жестоких попоек. Немая участница жутчайшего похмелья. Она бесчисленное количество раз умоляла, заклинала, упрашивала, грозила, требовала…
– Привет, ма.
– Я взяла с собой бутерброды. С вареньем и арахисовым маслом… – «Как ты любишь», хотела добавить, но сдержалась. Откуда ей знать, что он любит, когда ему давно уже не пять и даже не пятнадцать.