Стеклянный колпак по-прежнему на каминной полке рядом с жучками, которых так любит мастерить Старуха Богги. Эти жуки – существа запредельные, они совсем из другого мира, и их можно повстречать лишь в книгах или в людском воображении. Однако старуха умудряется мастерить их, и они копошатся у неё в кабинете.
Под стеклянным колпаком – крошечный человечек, не выше пары спичечных коробков, поставленных друг на друга. Его маленькие одёжки совсем как кукольные, а под ним – подстилка из мха и сухих листьев. Кожа грубая, как у перчаток. Глаза закрыты.
Заметив его, Пробка испытывает то же, что и всякий новенький, – отвращение, смешанное с восторгом. Он стоит, переминаясь с ноги на ногу; старуха между тем отпирает дверцу одного из шкафов.
– Вот, держи, – рявкает она и суёт ему хлипкое шерстяное одеяло, такое же пепельно-серое, как её волосы и наша одежда. Единственный настоящий цвет в Харклайтсе – у старухиной пунцовой губной помады, если не считать наших синяков.
– И вот это тоже, – говорит она, вручая Пробке белый мелок. – Будешь получать такой раз в две недели. Лепесток даст тебе вырезки из газет. – Старуха криво ухмыляется: – Чтобы ты как следует помнил то, что потерял навсегда.
Пробка в испуге таращится на меня.
Я изображаю спокойствие, чтобы приободрить его.
В кабинет бархатно втекает Царапка, старухина любимица, громадная чёрная кошка. Она прыгает на письменный стол. Богги, вооружённая своим железным напёрстком, тяжёлой рукой отвешивает ей оплеуху и сгоняет. Попробуй кто другой лишь прикоснуться к кошке – расцарапает в клочья.
– Ну что ж, на этом пока всё, – рявкает Богги. – Ступай.
Мы с Пробкой поднимаемся по лестнице, в середине пролёта я останавливаюсь возле широкой рамки с бабочками под стеклом. Рядом висит фотография: мужчина в очках с тёмными шестиугольными линзами и понурая девчушка.
– Тот человечек под колпаком – ненастоящий. Обманка, точно так же, как на ярмарке фея, которая торгует мыльными хлопьями, и чертёнок – продавец лимонада.
Я показываю Пробке ванную, потом веду его в дормиторий – нашу спальню. Вцепившись в одеяло, он оглядывает голый дощатый пол, разрисованный мелом.
– Кроватей нет, – объясняю я, указывая на островки, исчерченные мелом: у каждого из нас своё место. – Спим на полу. Скоро привыкнешь. И к серной вони тоже.