Полубородому всё равно, как его зовут, это он мне сам говорил. С ним можно нормально поговорить, хотя некоторые в деревне уверяют, что у него отгорела и половина языка и он, мол, может только лопотать, как Придурок Берни, который садится оправляться прилюдно, а потом ещё и хлопает в ладоши и гордо показывает на своё достижение. Полубородый очень даже хорошо говорит, только не любит это делать, тем более не с каждым. Я с ним заговорил, потому что заметил, собирая грибы, как он рвёт ягоды жимолости. Я думал, он собирается их есть, побежал к нему и выбил ягоды у него из рук, потому что они ядовитые. Я только потом сообразит, что мог бы предостеречь его и словами; даже если у него и сожжён язык, слышать-то он не перестал. Но он не рассердился, а понял, что я не со зла, и даже поблагодарил. А про яд он знал. Потому и собирал: дескать, последние дни он не мог толком мочиться, а жимолость от этого помогает. Он говорил немного странно, не так, как привыкли говорить у нас, но понятно.
Я думаю, он и читать умеет. Был бы единственным в деревне. В монастыре этому учат, и такой резон тоже манил меня туда податься. Правда, пришлось бы учить и латынь, потому что по-нашему, кроме Библии и Псалтири, насколько мне известно, книг больше нет. В церкви наверху, в Заттеле, Полубородого видят только по воскресеньям, когда всем приходится туда идти, и он всегда стоит сзади, с попрошайками и шелудивыми. Но Библию он, кажется, всё же знает. Нет, про это он мне не говорил, он вообще не любит говорить о себе. Но однажды он проболтался. Я его спросил, не мешает ли ему, что люди зовут его Полубородым, он засмеялся, этот его всегдашний ломаный смех, и сказал:
– Есть так много имён, их больше, чем людей. Но ты можешь всем говорить, что я происхожу из известной семьи. Ирад родил Махояэля, Махояэль родил Мефусаила, Мефусаил родил Ламеха.
Я ничего из этого не понял, но запомнил, как мой отец запоминал имена для своих детей. Наша мать говорит, память у меня ещё лучше, чем была у него.
Из-за тех странных имён я после мессы спросил господина капеллана, слышал ли он их когда-нибудь или это просто глупость, и он удивился, как я их запомнил. Он, мол, однажды зачитывал их в крестильной проповеди, но это было больше года тому назад, а я их всё ещё помню, это особый дар, за который я должен благодарить Господа Бога. Он погладил меня по голове, но мне это было неприятно, потому что у меня снова завелись вши. И ещё он спросил, почему стал так редко видеть меня в церкви, только по воскресеньям, но не мог же я сказать, что это из-за Лизи Хаслер и ребёнка, которого ей сделал Хауэнштайн. К счастью, господин капеллан не донимал меня расспросами, он просто хотел упрекнуть меня и не ждал никакого ответа.