Мною приведены эти примеры различных переложений на русский язык и несколько отличающихся по форме, чем по смыслу, переводов с той лишь целью, чтобы продемонстрировать вам, уважаемые мои друзья любознательные читатели, что меняться может все – не только чтение названий, но и даже мнение авторитетных ученых о том, как нам следует «играть эту фразу», то есть относиться к поэзии и поэтам канси, авторам этих антологий.
Несомненным остается только одно: поэты – авторы канси – это самый ближайший к верховной власти круг людей, который включал непосредственно и самих верховных правителей, создавая тем самым интересное состояние единения равных среди равных и первых среди равных. Пропуском в этот круг могла стать принадлежность не только к правящему, но вообще к древнему роду, за исключением находящихся в оппозиции, иногда – личные заслуги перед правителем, по чьему указу составляется поэтическое собрание.
Действительно, как только начинаешь смотреть на императорские антологии не как на «просто сборник стихов», а как на поэтизированную табель о рангах, то все как-то само собой становится на свои места, мало того, даже помогает в какой-то мере понять не только замысел составителя трех императорских антологий канси (составители были разные), но и вдохновителя (вдохновитель-то был как раз один – император Сага, хотя и Дзюнна руку приложил).
Поэзия Китая и поэзия Японии на сравнительно небольшом, по историческим меркам, временном отрезке слились в единое поэтическое наследие Японии. Давно уже написаны и известны многотомные монографии по исследованию китайской поэзии эпохи Тан, но сравнимые с ними по глубине и объему русскоязычные материалы, посвященные поэзии канси, можно пересчитать по пальцам одной руки. Возможно, все ещё впереди, и тот же Степан Алексеевич Родин, вдохновленный призывом Дмитрия Коваленина «искать свой даймонд», продолжит исследование трансформации китайских тем и мотивов в японской поэзии 800-900 годов раннехэйанской эпохи. Даже если так и будет, скорее всего, мне уже не успеть прочесть то, что удастся ему найти и о чем поведать, поэтому и немного завидую тем, кому доведется об этом узнать.
Определенный оптимизм внушает и работа Марии Владимировны Торопыгиной, посвященная исследованию соперничества и соприкосновения китайских стихов канси и японской придворной поэзии вака, но ожидать, что появится детальный и развернутый по всем направлениям труд уже завтра, тоже не приходится. Поэтому за неимением простого пути идем куда глаза глядят.