Если сутенер и удивился тому, что кто-то дерзнул остановить его на собственной территории, он и виду не подал, лишь поросячьи глазки цепко ощупали сумрак под аркой.
Валантен Верн сделал шаг вперед и вышел на свет.
– Уделишь минутку должностному лицу при исполнении? – поинтересовался он. – Я быстро управлюсь. Знаю, что твое время бесценно.
Теперь лицо толстяка приняло озадаченное выражение. Он проворно окинул взглядом всю улицу – возможно, хотел убедиться, что никто из его подопечных не наблюдает за ними, но скорее проверял, не прячутся ли поблизости другие полицейские. Видимо, не заметив ничего подозрительного, он изобразил на жирном лице улыбочку.
– Должностному лицу, стало быть? – повторил сутенер медовым голосом, и шевельнувшиеся сальные губы неумолимо напомнили Верну двух мерзких липких слизней. – А лицо, часом, не с улицы Иерусалима[7] явилось? Нравы или сыск?
– Служба надзора за нравами. Инспектор Верн. У меня к тебе пара вопросов.
Тот, кого молодой полицейский назвал Гран-Жезю, недоверчиво прищурился. Он выказывал напускное добродушие, поглядывал то злобно, то заискивающе, но за всем этим чувствовались коварство и жестокость.
– Верн, вы сказали? Не слыхал о вас. Впрочем, вы слишком молодо выглядите – надо думать, новичок в полиции. Но так или иначе, ваш шеф, комиссар Гронден, должен был сказать вам, что у нас с ним есть некоторые договоренности.
– Договоренности? Так-так…
– Я никогда не отказываюсь от сотрудничества с властями. Ежели речь идет об охране порядка, вы всегда можете положиться на Гран-Жезю. Все знают, что я человек благонамеренный и с твердыми принципами!
Не сводя с этого мерзавца пронзительного взгляда, Валантен Верн толкнул калитку в воротах у себя за спиной. За воротами оказался крытый проход на каретный двор при особняке Юзесов. Полицейский позаботился заранее осмотреться на местности, когда искал себе наблюдательный пост. Во дворе было пусто, и он идеально подходил для разговора с глазу на глаз.
– Зайдем на минутку, – предложил молодой человек тоном, не терпящим возражений. – Здесь нас никто не побеспокоит, и можно не опасаться чужих нескромных ушей.
Руспан[8] перестал улыбаться, недовольно нахмурился, сморщив лоб, но подчинился без малейших возражений.
В проходе под аркой воняло мочой и конским навозом, было почти темно, лишь тусклый сероватый свет падал со стороны небольшого каретного двора, где на куче навоза царственно разлегся тощий кот. Он, впрочем, беспрекословно удалился, едва услышав шаги двух мужчин.