В последний день мы шли до поздней ночи. По мере приближения к большому городу вокруг прибавлялось все больше телег, повозок и людей на дороге. Но теперь по неведомой мне причине Викарий уже никого не просил нас подвезти. За день мы преодолели множество лье, и ноги отказывались меня нести. Я так утомился, что нам постоянно приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, но Он не проявлял по этому поводу никакого недовольства. Стоило мне пожаловаться на усталость, Викарий сразу давал мне несколько минут отдыха. Но если я предлагал Ему остановить телегу или повозку, Он неизменно отвечал, что нам уже недалеко идти и нужно сделать последнее усилие.
В таком ритме мы добрались до места назначения, когда уже совсем стемнело. Я умирал от голода и жажды, падал от усталости, все тело ломило. В темноте мне с трудом удалось различить приземистые силуэты каких-то лачуг. Когда мы проходили мимо, собаки рвались с цепи, заливаясь яростным лаем. Но из лачуг никто не выглянул. Их обитатели, должно быть, уже спали, и ни один человек не видел нашего прибытия.
Дом Викария стоял на отшибе, поодаль от поселка. Его окружал забор и запущенный сад. Викарий достал из кармана сутаны связку ключей, отпер решетчатую калитку и пропустил меня вперед с улыбкой: «Ну вот, я же говорил, что скоро доберемся. Добро пожаловать домой, мой мальчик». Мы ступили в палисадник, и Он тщательно запер замок на калитке, а затем то же самое проделал с входной дверью дома.
Внутри воздух был затхлый, пахло старой мебелью. Я рухнул на первый попавшийся стул. Викарий зажег масляную лампу и снова вышел из дома – набрать воды в колодце. Когда Он вернулся, я уже дремал, положив голову на руки. Он разбудил меня, слегка похлопав по плечу. На столе передо мной стояли тарелки с тремя добрыми ломтями ветчины, бисквитами и сливами, а рядом с ними – большой стакан воды, подкрашенной каплей вина. Он сказал, что я смогу выспаться, но сначала должен подкрепиться, потом сел напротив меня, по другую сторону стола, и принялся молча смотреть, как я ем. Смотрел и улыбался. Сам Он к еде не притронулся. Единственная лампа в комнате бросала колышущиеся тени на его лицо, и свет отражался у него в глазах так, что казалось, будто в их глубине пляшут раскаленные угли.
У меня вдруг закружилась голова.