(И болтает тоже для врачевания душевной раны.)
– Надо будет вернуть им эту робу, а от них получить мой костюм и шинель.
– Ты возьми пока у меня, что тебе надо, – сказал Листопад, – а халат отошли, а то еще, гляди, обвинят в краже казенного барахла. Ну, я тебе скажу, наскочил на меня Уздечкин на активе, – продолжал он. – Пух и перья!
– Слыхал, – ответил Рябухин.
– Ах, тебе уже доложили!
– Народ приходил проведать – рассказывал.
– Ты вот что! – сказал Листопад, вдруг почувствовав ревнивое раздражение. – Ты, если солидарен с Уздечкиным, дай ему добрый совет: не тем путем действует, этак у него ни черта не получится, хоть три года бейся. В ЦК надо писать!
– Он напишет в ЦК, – сказал Рябухин, задумчиво разглядывая Листопада. – Он сказал, что дойдет до Сталина.
– Чего ж нейдет?
– Он, видишь ли, очень дисциплинированный и очень аккуратный в делах человек…
– Бездарность!
– …Как человек дисциплинированный, аккуратный и… скромный, он, естественно, обратился прежде всего в первичную партийную организацию.
– И пошел дальше по инстанциям.
– И пошел по инстанциям.
– Скучно мне с вами, черти зеленые, – сказал Листопад. – Даже склоку добрую не умеете заварить.
Он сказал так нарочно, чтобы раздразнить Рябухина и вывести его из равновесия. Но тот безмятежно смотрел ему в лицо голубыми глазами и хлебал чай.
– Ты двурушник, – сказал Листопад. – Ты вот пришел ко мне сегодня и ходишь за мной, а ведь ты меня не любишь. Ты Уздечкина любишь.
Позвонили. Рябухин пошел отворять. Это была Домна, уборщица.
– Домнушка! – закричал Рябухин. – Счастлив тебя видеть! Как живешь, дорогая?.. Послушай, ты мне выручишь из госпиталя мои вещи, на тебя вся надежда…
– Директор-то дома? – спросила Домна тонким для жалостливости голосом. – На службу не идет, сердечный? Тут чем свет пакет принесли, велели отдать…
– Вот тебе пакет, – сказал Рябухин, выпроводив Домну и возвращаясь в кабинет.
Листопад вскрыл конверт – там были фотографии Клавдии, снятой в гробу; за гробом смутно виднелся сам Листопад… Когда это успели сделать?.. Листопад спрятал конверт в стол, не показав Рябухину.
– Ты и Домну любишь, – сказал он, пренебрегая возней, которую подняли вокруг его несчастья. – Ты любишь, которые простенькие, которые ни черта не умеют, кроме как пол мести и протоколы писать.
– Люблю, люблю простеньких, – сказал Рябухин, прибирая на столе. – А ты сукин сын, эгоцентрист проклятый, но я и тебя люблю – черт тебя знает почему.