ей скажут на пикнике. Дядя Веллингтон, которого Валенсия не любила и презирала, пусть он и сумел «жениться на деньгах» (высшая заслуга в глазах Стирлингов), спросит хриплым шепотом: «Еще не надумала выйти замуж, дорогая?» – и удалится с хохотом, которым неизменно заключает свои глупые реплики. Тетя Веллингтон, внушавшая Валенсии жалкий трепет, станет расписывать новое шифоновое платье кузины Оливии и пересказывать последнее письмо ее преданного жениха Сесила. И надо будет восхищаться (как платьем, так и письмом), проявлять искренний интерес, словно и то и другое принадлежит ей, иначе тетя Веллингтон обидится. А тетю лучше не гневить. Валенсия давно решила, что лучше обидеть Бога, чем тетю Веллингтон, потому что Бог может простить, а тетя – никогда.
Тетя Альберта, невероятно толстая, с занятной привычкой всегда называть своего супруга «он», словно единственное существо мужского пола на свете, никогда не забывающая, что в молодости была писаной красавицей, посочувствует Валенсии по поводу желтоватого тона ее кожи: «Не знаю, почему все современные девицы такие смуглые. У меня в молодости кожа была кремово-розовой. Я считалась самой красивой девушкой в Канаде, дорогая».
Возможно, дядя Герберт не скажет ничего – или, может быть, шутливо заметит: «Как ты растолстела, Досс!» И все засмеются, потешаясь над тем, что бедная худышка Досс все никак не поправится.
Красивый важный дядя Джеймс, кого Валенсия не любила, но поневоле уважала как человека по общему признанию неглупого и потому выбранного на роль семейного оракула (Стирлинги не были особо обременены мозгами), вероятно, заметит с глубокомысленным сарказмом, которым заработал свою репутацию: «Полагаю, ты сейчас занята своим приданым?»
А дядя Бенджамин, хрипло посмеиваясь, загадает несколько своих гадких загадок и сам же ответит на них: «В чем разница между Досс и мышью? Мышь желает поесть масла, а Досс – умаслить едока»[3].
Выслушивая его загадки в очередной раз (пятидесятый, наверное), Валенсия неизменно боролась с желанием бросить в него чем-нибудь. Но никогда ничего такого себе не позволяла. Во-первых, Стирлинги вещами не бросались, а во-вторых, воспитанная в страхе перед богатым и бездетным вдовцом и уважении к его деньгам, Валенсия не посмела бы обидеть дядю. Ведь он запросто может вычеркнуть ее из завещания – предполагалось, что она туда вписана. Быть вычеркнутой Валенсия никак не хотела. Она всю жизнь была бедна и знала унизительную горечь нужды. Поэтому терпела загадки дяди и даже натужно им улыбалась.