какую даже самые хитро просчитанные девизы идеологического жаргона того времени не в состоянии были запечатлеть, удалось Грансаю – и
его девизу: «Бал».
И этим вот единственным словом, что раздуло уголья глубокой сути легкомыслия их общей традиции до жаркого пламени, граф пытался восстановить вокруг себя нерушимое единство национальной «натуры», коя долженствовала быть у всего французского народа в день, когда подействует яд войны, ибо правда, согласно одной из теорий Грансая, – в том, что войны суть вопросы характера, а не идеологии, и исторические константы великих вторжений зачастую лишь маскируют геополитическую развязность наций.
После этого сократического ужина, в ходе коего никто не пытался закрыть глаза на судьбы страны, план большого бала теперь озарился в гостиной графа кострами, пылающими крестами, крестами крюковатыми, геральдическими лилиями и серпами с молотами, какие утопили площадь Согласия в крови накануне вечером.
Грансай, против своих привычек объявивший об этом давно лелеемом плане бала в угаре мгновенья, подивился успеху его и тут же отказался от замысленного тет-а-тет с Соланж де Кледа – из тех, что столь тщательно подготовляются при помощи записной книжки; сей тет-а-тет, опять же вопреки привычкам, он имел праздность не приготовить, и это принудило бы его к психологическим неуклюжестям, кои он себе никогда бы не простил.
Соответственно, он решил предпринять строго противоположное от того нежного и внимательного тет-а-тета, коего он ждал не одну неделю, – изобразить безразличие, на весь остаток вечера позабыть о присутствии Соланж. Такое отчуждение, следующее за обожающими взглядами, какими он наградил ее в завершение ужина, непременно создадут желанное беспокойство в этой женщине, на ком он вот только что имел мимолетное желание жениться.
Едва ли не буйное поведение Соланж с той минуты, как все покинули обеденный стол, предоставило Грансаю дополнительные причины обращаться с ней едко – как со слишком шумным и бестолковым ребенком, кого лишь неотразимое обаяние и сияние красоты делали незаменимым для заполнения лакун в орнаментальной атмосфере его салона, где, справедливости ради стоит отметить, никогда не бывало недостатка в потрясающих образцах редчайшей и умнейшей женственности; но справедливо и то, что благородство рождения, соединенное с еще более скрупулезными достоинствами интеллекта, держали в нем доминантную ноту.