Кончалось героев время,
А с ним и пора застоя,
И гул олимпийских здравниц
В бурлившей шумом Москве,
И только один был с теми,
Кто каждому был как равный,
Но многого в жизни стоил,
Надежду давая всем.
Рычал он от боли сердца,
Метался, как зверь в берлоге,
Сорвав маски равнодушья,
Чтоб слушали мы его.
Страдал, чтоб открыли дверцу
С молитвой извечной Богу,
Что жизни земной удушье
Привычней теперь всего.
А что «на троих»-то часто,
По этой был части мастер
Застольев с друзьями, тризны
В России без водки нет,
Не кланялся он начальству
И не был он им любимым,
Но был для него Любимов —
Наставник, судья, отец.
И место для встреч – Таганка,
Свой храм он в театре строил,
Бузил иногда, чтоб смыться
В заоблачные края.
Женатый на иностранке,
Он с русскою был душою,
Не близкая заграница —
Россия его семья.
А песни как соль на раны
Травили и наши души,
Проснулась народа совесть,
Что ставят в вину ему,
Но не был он горлопаном,
Просил лишь его послушать,
Но смолк возмущённый голос,
Обрушив нас в тишину.
Назло множеству злословий,
Что в жизни слыл неуёмным,
Был он для него мгновеньем,
Прелюдией к небесам,
И как откровение слово
Будило уставших сонных,
И песни – стихов творенья —
Достались в наследство нам.
Прошло уж почти полвека,
Не вспомнишь теперь, как жили,
«Горбатого» нам лепили,