В центр комнаты выходит Эйми, и мы понимаем, что сейчас все будет жестко. Бескомпромиссно.
– Наверное, тупо сейчас говорить, что я словно застряла в кошмаре и не могу выбраться? Эта фраза про «кошмар» всегда казалась мне какой-то слишком театральной. Типа, что, правда случилась трагедия, а это все, что ты чувствуешь? Не знаю, что все эти люди должны были, по моим представлениям, чувствовать, но сейчас я понимаю: фраза эта прямо в яблочко. У меня есть еще одно клише, ну и пофиг, я скажу. Я хочу проснуться. А если не могу проснуться, то хочу навсегда уснуть, чтобы постоянно видеть во сне все самое красивое, что я о тебе знаю. Например, как ты смотрел на меня – и видел меня саму, а не просто таращился на эту хрень на моей щеке.
Эйми прислоняет руку к груди и всхлипывает. – Руфус, мне так больно думать, что тебя больше не будет рядом и я не смогу ни позвонить тебе, ни обнять тебя, и… – Она отводит от меня взгляд и смотрит на что-то у меня за спиной. Ее рука резко опускается. – Кто-то позвонил в полицию?
Я вскакиваю с дивана и вижу красные и синие проблески перед домом. Меня накрывает волна настоящей паники, одновременно безумно короткая и до невозможности долгая, в восемь вечностей длиной. Только один человек в комнате не удивлен и сохраняет самообладание. Я поворачиваюсь к Эйми, и ее взгляд следует за моим в направлении Пека.
– Не может быть, – выдыхает Эйми и бросается к нему. Она выхватывает из его рук свой телефон.
– Он на меня напал! – орет Пек. – И плевать, что срок у него истек!
– Он не просроченное мясо, он такой же человек, как ты! – кричит Эйми в ответ.
Твою ж мать. Не знаю, как Пек это сделал, я не видел, чтоб он звонил в Плутоне, но по его вине копы прибыли прямо на мои похороны. Надеюсь, Отдел Смерти позвонит ему уже через пару минут.
– Беги через заднюю, – говорит Тэго, и его всего дергает от тика.
– Вам тоже надо валить, вы же были со мной.
– Мы их задержим, – говорит Малкольм. – Попытаемся переубедить.
Раздается стук в дверь.
Дженн Лори указывает пальцем на кухонную дверь:
– Сюда.
Я хватаю шлем и спиной иду к кухне, оглядывая всех плутонцев. Папа как-то сказал, что слова прощания – это «самое возможное из всего невозможного», потому что говорить их никогда не хочется, но глупо было бы этого не делать, если есть возможность. Меня обманом лишили шанса их произнести, потому что на мои похороны заявился чужак.