Смотритель остановился и задрал голову вверх.
– За время существования Горизонт-парка здесь упало семь лайнеров, – заметил он. – Далеко отсюда, вон там, – махнул в сторону светившегося горизонта. – Ничего страшного, на другой день приезжает команда уборщиков и за полчаса собирают обломки.
– А если упадёт на нас? – встревоженным голосом спросила Пухленькая.
Смотритель промолчал, глядя в небо. Иван пожал плечами.
– Тогда мы умрём, – просто сказал он.
Двинулись дальше и через пять минут дошли до корпусов. Смотритель остановился перед входом.
Посвист далёкого лайнера резко изменился. Все замерли и, закинув головы, стали смотреть вверх. Через несколько секунд Иван увидел лайнер. Огромная махина вывалилась из глубины неба и стремительно приближалась. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, где упадёт машина.
В одно мгновение в голове галопом пронеслось стадо мыслей. Торопились, мешали друг дружке. Все перемешалось – брат, девушка, которую любил, нижние ярусы, черное звездное небо, яркое пустынное солнце и светящаяся полоска горизонта, за которой начинается жизнь. Там – жизнь. Там, а не здесь. Там, в подземных трущобах. Как хочется туда. Туда, где можно жить в коконе своего одиночества, без любви, без ничего, просто жить! Здесь через несколько мгновений в живых останутся лишь тараканы, они ядерную войну переживут, им все нипочем.
***
Система самоуничтожения всё-таки сработала, но, как обычно, слишком поздно. Взрывной волной снесло все постройки. Пламя растеклось по поверхности. Горизонт-парк, последний заповедник дикой природы, перестал существовать.
Страх
как
норма
жизни
Timor est emendator asperrimus2
Целый день мы с Лехой бродили по городским развалинам. Это был заброшенный район, здесь уже лет двести никто не живёт, и мы любили шариться по этим необжитым местам. Люди не сами ушли отсюда – нет, их грохнули другие люди. Ведь раньше постоянно воевали. Убивали друг друга почём зря и совсем не умели бояться.
Над нами висело тяжёлое осеннее небо, но дождя не было. Несколько раз вроде начинал накрапывать, но не более того. До вечера блуждали по улицам, заросшим травой, изредка встречая диких кошек и собак. Я всё больше молчал, а Леха трещал без умолку. Рассказывал о всякой чуши – увидит что-нибудь, вспомнит историю, абсолютно не относящуюся к увиденному, и начинает трещать. И ещё он умел задавать вопросы, на которые я никогда не смог бы ответить, даже если бы получил два высших образования. Или наоборот, спрашивал такое, о чём должен знать и пятилетний ребёнок.