– Минут десять. Я подготовлю смотровую и шприцы.
– Буйная?
– Миша сказал, что несчастная.
– Тогда готовь. Потом на карантин в обсерватор.
Катя кивнула и убежала. Максим Сергеевич проводил ее взглядом, удивляясь, как такая хорошая девушка задержалась в их отделении. Выйдя на улицу, он позвонил жене, выслушав положенную тираду. Со своим начальником она так не разговаривала, становясь вновь кроткой и ласковой, какой была раньше. Но не этой ласковости не хватало ему, а понимания. Жизнь сложная, особенно с конца зимы, когда он ночевал в больнице, принимая новых постояльцев, а еще он чувствовал, что она ему изменила. Доказательств не было, но Альбина стала чаще задерживаться на работе, приезжая часто к полуночи слегка навеселе. Он этого не видел, пропадая на работе, но видела это Оля. Он все читал в ее больших тревожных глазах, в которых дрожала боль за него и за маму, а он, как всегда, ничего не мог поделать, ничем не мог успокоить эту боль, потому что не хотел врать. Когда родилась Оля, их поздний ребенок, он дал себе зарок никогда не врать дочери. И это было жестоко, но когда Оля перешагнула подростковые терзания, она поблагодарила его за это. Все же дочь получилась гораздо умнее и честнее них, погрязших в застарелых ссорах и недовольстве, наросшим толстой плесенью серо-бурого цвета снаружи и внутри их дома, когда-то светлого и чистого, в который хочется вернуться. Сейчас он приходил домой только ради Оли, после смерти кота там больше никого не осталось.
Как он ненавидел ноябрь. Всю жизнь в ноябре случалось все самое плохое в его жизни, а началось со смерти деда, единственного друга. Максим Сергеевич встал под знаком «Место для курения» и медленно курил, разглядывая тлеющий табачный мусор, терявшийся в подступающих сумерках. Слишком светло для ноября, слишком много огней на улице и здесь, слишком много безжизненного света. Не хватало дождя, но серое небо висело с безразличным спокойствием, вот у кого стоит учиться жизни.
«Папа, я норм. Мама бузит, я молчу. Не беспокойся», – написала Оля. Он вздохнул и ответил: «Постараюсь быть пораньше. Приму пациента и возьму такси».
Оля отправила эмодзи, он так и не смог научиться верно их расшифровывать, видимо, слишком старый. Ничего, она объяснит, а он опять не запомнит. Определив у себя первые признаки склероза и вялого маразма, он грустно улыбнулся, пора бы уже, скоро пятьдесят семь лет.