Но, в конце концов, отъезд только завтра, а пока можно наслаждаться дарами родины.
Царевич отправился в свой личный сад, где в белоснежной беседке, увитой цветущим плющом, принялся за свежие фрукты. Его земля-садовник всегда оставлял тут лучшие плоды из тех, что находил в дворцовых садах.
Наевшись, царевич отправился качаться в гамаке. Там он закрыл глаза и стал слушать пение тропических птиц. Это была какофония истошных криков, доносящаяся из дремучих джунглей, но для царевича Охмараги не было музыки прекраснее. В одной руке он держал надкусанное манго, другой ухватился за могучий ствол дерева, раскачиваясь.
Однако, его счастье не могло быть вечным: вскоре блаженный покой нарушили тихие шаги.
– Кто еще? – проворчал огонь.
Сенари, которые смели заходить в личный сад царевича, было немного, и Вольга точно знал, что не хочет видеть никого из них. Кое-кого он предпочел бы не видеть никогда в жизни.
– Эльга здесь, – было ответом.
Царевич скривился: теперь прекрасный отдых уж точно будет испорчен.
Эльга была сумасшедшей ключницей-ветром, которую Мокша держала из жалости. Доверять ключи рабам она не хотела, а сенари на такую унизительную работу не соглашались, потому вода не придумала ничего лучше, чем поручить это дело свихнувшейся девчонке, которую Вольга в детстве сам отыскал в джунглях.
Лицо Эльги со слишком высокими скулами и широким мужским подбородком нельзя было назвать хоть мало-мальски привлекательным, даже стихия покинула это тщедушное больное тело, слишком слабое и костлявое. Эльга была единственной девушкой во дворце, до которой Вольге не было никакого дела, однако сама она тенью бродила за царевичем: все во дворце знали, что с самого детства бедняжка-ветер без памяти влюблена в сына огня.
Вольга терпеть ее не мог, но остатки совести не позволяли ему выгнать надоедливую полоумную из дворца. В конце концов, куда пойдет это чучело, не способное прошагать без одышки и ста метров? Она ведь попросту погибнет. Вольга знал Эльгу с детства и беспокоился о ней, хотя не признавался в этом даже самому себе, объяснял свое безграничное терпение к выходкам сумасшедшей тем, что не может допустить смерти подданного, даже такого больного и бесполезного.
– Чего тебе опять надо? – проворчал царевич, недовольно косясь на тощую девицу в мешковатой тоге. Бледно-серая кожа обтягивала тонкие и хрупкие, как у птицы, кости.