Разумеется, я был представлен первому князю империи, но больших ласк не удостоился, если не считать дюжины золотых, что меня, впрочем, вполне устроило.
– Ну и рожа, Пресвятая Благородица! – поморщился Рудольф при взгляде на меня (причем мне удалось не моргнуть и глазом) – А ты знаешь, Ланг, будет пожалуй забавно продемонстрировать его посланнику моего братца.
Сам император тоже благообразностью не отличался. Острая, по последней испанской моде, борода не могла скрыть габсбургских, отнюдь не испанских черт лица. Впрочем, скорее всего это подсказывал мне кастильский снобизм моей молодости. И все же изрядно одутловатое лицо сладострастца, покрытое, к тому же, болезненными, тщательно напудренными, но все же заметными пятнами, было далеко от благостности. Уж не стыдная ли болезнь, подумалось мне тогда, но свои мысли я предпочел придержать внутри, не позволяя им проявиться на лице. Впрочем, мое лицо, точнее – его остаток, давно разучилось проявлять эмоции. Говорил Рудольф на каком-то германском наречие, которое я, хоть и с трудом, но понимал. Если ты служил солдатом хотя бы пару лет в южных землях, то германский язык для тебя не проблема, ведь именно на нем (а, точнее, на одном из его многочисленных диалектов) объясняется большинство наемников. Помнится мне что даже дон Мигель, исконный испанский идальго, загрязнял свой кастельяно алеманскими выражениями, особенно тогда, когда обстановка требовала словечка покрепче. Так что, хотя произнести высокопарную речь в ратуше какого-нибудь Аугсбурга я бы не рискнул, но простой разговор осилю. Впрочем, многого от меня и не требовалось.
– Буду счастлив служить своему императору – сказал я, безбожно коверкая слова, и на этом аудиенция закончилась.
Обратиться к нему на кастельяно или по латыни я не решился. А ведь мы с императором, тогда еще только будущим, встречались и раньше в новой столице Испании. Возможно и он меня видел, но вряд ли вспомнит, ведь тогда я еще не был уродом.
Глава II. Как я встретил рабби
– Пойдешь с Государем в гетто – приказал Ланг.
Приказ главного императорского камерария, это приказ самого Государя и я молча склонил голову: мол слушаю и повинуюсь. Но любопытство взяло верх.
– Что такое “гетто”, господин Ланг? – спросил я.
– Филипп, просто Филипп – благосклонно произнес Ланг – Ты что, забыл Сент-Анжело?