– Вы знаете, сегодня ночью пробка вдруг ка-а-к… бахнет в потолок, – продолжала рассказывать увлечённо мать, – да так громко… на всю квартиру! Вы представляете – это же ночью, дети спят. Я прибегаю, думаю – брага забродила, а смотрю – квас! Еле пробку нашла! – добавила мать и тихонько засмеялась, довольная.
Квас у мамы действительно получался необыкновенный. Она всегда долго колдовала над ним вначале, что-то добавляла и подсыпала в бутыль ещё, кроме хмеля и дрожжей, по одному ей известному рецепту, затем плотно закупоривала огромный, с мой рост, сосуд самодельной пробкой, закутывала его в старое одеяло и ждала.
Через несколько дней пробка должна была с шумом «бацнуть» в потолок. Это означало, что квас уже был готов! По такой же примете определялась готовность браги. Разница заключалась лишь в том, что из бутыля пробка вылетала со значительно большим шумом. После чего, шипя и извиваясь, на пол выплёскивалась пенистая жидкость, распространяя по квартире терпкий, хмельной аромат знаменитого сибирского напитка.
А когда приходил на обед отец (он работал секретарём райкома), мать торжественно ставила на стол пузатый чугунный казанок с картошкой «в мундирах». Затем приносила из холодного погреба лопатые, солёные грузди (мы их заготавливали летом всей семьёй, выезжая в расположенный километрах в двадцати от нас густой сосновый бор), и начинался пир! Ах, как это было вкусно: хрустящие на зубах, пахнущие укропом и ещё какими-то пряностями, упругие грузди и обжигающая рот, рассыпчатая картошка сорта «Розалия»!
Не было с тех пор (да и не могло быть!) еды вкусней этой за дружным, семейным столом! Иногда вместо картошки «в мундирах» мать готовила «печёнки» – на углях, в широкой русской печи, или в круглой, обитой железными листами, голландке (в чём я любил принимать усердное участие). И мы ели эти, горячие ещё, деликатесы, не снимая с них до конца подрумяненной корочки, а лишь чуть обскабливая кончиком ножа обгоревшие места – так было намного вкуснее!
Дополняла трапезу большая глиняная кринка парного молока от нашей, семейной, коровы Июньки, с ломтём пахучего ржаного хлеба, и большая кружка браги. Отец выпивал брагу сразу, без передышки. Затем долго отдувался, чмокал губами, крутил головой и на все лады расхваливал хмельной напиток, чем доставлял несказанное удовольствие матери. Щёки её при этом покрывались румянцем, она вся хорошела, улыбалась и приговаривала негромко: