Когда я училась в третьем классе, в нашу квартиру во Флориде заявился Даниэль. Должно быть, он все же сдал экзамены и получил высшую категорию акушера, поскольку теперь ездил на приличной машине. Работал он на тот момент в больнице Сарасоты[25]. Поскольку Даниэлю удалось найти нас, было очевидно, что Рэй нарушил данное бабушке слово.
«Твоя мать была любовью всей моей жизни», – сказал мне Даниэль и заплакал. Полагаю, он приехал, чтобы утешить меня, а в итоге успокаивать пришлось его. «Не думаю, что она хотела причинить кому-то зло, – прибавил Даниэль. – Наверняка она просто не знала, что они замыслили. Ведь ничего, кроме песен, ее не интересовало».
Мне сразу же захотелось спросить, а как насчет меня.
«Диана бы ругалась, но я привез тебе куклу». Это была Барби, и да, он был прав: мама никогда не позволила бы мне иметь ее, даже будь та чернокожей.
Мы с бабушкой вышли на улицу, чтобы проводить Даниэля. Он открыл багажник, и по тому, с какой осторожностью он вытащил оттуда коробку, я понимала, что в ней лежит что-то очень ценное для него и он буквально отрывает это от сердца. Так оно и оказалось. Это был набор виниловых пластинок, которые мама отдала ему в день расставания: Вуди Гатри, Берл Айвз, первый альбом Джоан Баэс, сильно поцарапанный. Я и тогда помнила наизусть слова «Мэри Гамильтон», «Дома восходящего солнца» и «Дикого лесного цветка» – ведь именно эти песни мы распевали втроем.
– Я был тем самым человеком, который принял тебя, – сказал Даниэль, садясь в машину. – Именно я перерезал канатик.
Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Ах да, ведь Даниэль принимал у мамы роды.
– Я хотел бы оказаться твоим отцом, – сказал он.
– Было бы здорово, – ответила я.
За исключением Даниэля и моего отца Рэя, пообещавшего бабушке хранить тайну, больше никто из нашей прошлой жизни не мог отследить наши перемещения. Но бабушка все равно жила в страхе. Шли годы, но я не могла понять, почему это было так важно для нее: ведь не проходило и недели, чтобы бабушка не напоминала мне о моем обещании никогда никому не рассказывать о случившемся, не раскрывать наших прежних имен.
«Это наш с тобой секрет, – повторяла бабушка. – И мы унесем его в могилу». Тут я сразу же представляла себя мертвой, как в песне «Черная вуаль», и начинала трястись от страха.