– Привет, папочка, – прошептал чей-то незнакомый голос.
Я положила цветы на заснеженный холмик и посмотрела на скромную табличку под фотографией: «07.10.1971—27.06.2015».
– Вся жизнь человека, если посмотреть на то, что от неё остаётся, умещается в тире между датой рождения и датой смерти, – медленно, почти шёпотом, проговорила я.
Эту цитату Бориса Мильграма, старательно выведенную на кусочке тетрадного листа, показала мне баба Валечка накануне. Не знаю, где бабушка её высмотрела без интернета, но слова навсегда осели в моей памяти. «Тире. Просто чёрточка. Маленькая, неприметная царапина, за которой скрывается целая жизнь».
– Как ты мог меня бросить? – небрежно сорвалось с губ. – Как мог разрушить нашу банду? Как же так?
Пальцы до боли сжались в кулаки, не чувствуя холода. Дыхание сделалось неровным, рваным. Я смотрела на фотографию на деревянном кресте, пока ветер сдувал с неё остатки сомнений. «Я здесь. И я не сплю», – подсказывало подсознание. Слёзы застыли где-то на подходе. Я не шевелилась, но внутри шла ожесточённая борьба между тем, что видели глаза и тем, что хотел воспринимать мозг.
Не знаю, как долго продолжалось моё безмолвное общение с папой. Не знаю, сколько долгих минут мама стояла на холоде, пытаясь казаться сильной ради меня. Не знаю, что думал о нас бездушный ветер. Но папа был с нами. Рядом.
Окончательно продрогнув, мы вернулись в машину. Мама повернула ключ, легонько надавила на газ. Кресты, постаменты и стелы вновь поплыли мимо, только теперь я уже не могла видеть лиц тех, кто навсегда прописался в печальной тишине. Мы выехали за чёрные ворота, миновали ухабистую грунтовку, повернули на асфальтированную дорогу.
– Мы памятник ему поставим. Самый красивый, – нарушила молчание мама. – Какой бы ты хотела?
– Никакой, – проскулила я, как беспомощный подстреленный щенок.
Слёзы лавиной хлынули из глаз. Горячие ручьи прожигали в обмороженных щеках тоненькие полосы, превращая лицо в нечто несуразное. Машина резко остановилась. Мама заглянула залитыми водой глазами в мои… Мы рыдали в голос, взявшись за руки. Ни одна из нас не понимала, как жить дальше. Ни одна из нас не могла поверить в случившееся. Только маме было в три раза тяжелее. За неё. За меня. За Лизу.