На меня у Николая не было времени – это пришлось признать, а в его положение войти, оттого мне и не по наитию вспомнился эпизод из моих армейских будней. Ещё и потому, что из дома напротив, в окно, больше за Николаем, чем за мной, наблюдала Мария.
…Мэрия немецкого городка, в котором дислоцировался наш танковый полк, как-то решила оказать нам дружескую помощь: возвести новый солдатский клуб, Когда начались отделочные работы внутри строительной «коробки» уже под оцинкованной крышей, на вспомогательные работы погнали и нас, солдатню. Я помогал Эрику, перебравшемуся в ГДР на постоянное место жительство из Югославии.
Ему было лет тридцать, не больше, чернявый и терпеливо молчаливый. Но вывело меня из себя не его молчание даже, а монотонное однообразие его действий: помпой набросает на стену раствор, а потом трёт и трёт «мастерком» это место. Полчаса – трёт, час прошёл – всё ещё трёт! Я ему по-немецки, что помнил со школы, а больше глазами и на пальцах говорю, как бы: «Ты что, …немой?» Он подождал, покуда небритый «мастер» отошёл от него подальше, и на хорошем русском мне отвечает: «Мастер увидит, что я с тобой разговариваю и этим отвлекаюсь от работы, оштрафует, а штраф вычтет из мной заработанного сегодня!»
После услышанного я к Эрику больше не заговаривал – не по-доброму косился на небритого «мастера». Он тоже был не разговорчивым, но его взгляд и брови говорили за него, когда он к кому-либо из штукатуров подходил.
…Несколько раз Мария, выйдя из своего дома, подходила к Николаю. И каждый раз оба очень громко и нелицеприятное друг другу высказывали с остервенелой ненавистью. Вот только кто из них был «мастером» – это мне ещё предстояло узнать.
Прошла неделя. О брате Николае и его гражданской, оказывается, жене Марии я узнал за это время так много, что цветочные красоты и бытовое убожество их подворья мой ум и писательское воображение преобразовали в театральную сцену, на которой натурально игралась обыденная жизнь взрослой сельской пары. Причём каждый с эмоциональным и физическим усердием утверждали собой то, чем «бабычи» жили в годах и веках, полагая, что именно так и нужно жить. А их собственный опыт и эмоциональные диалоги, в основном в матерных криках и в сварливой неуступчивости, звучали как бы под диктовку суфлёрных подсказок личных обид и неприязни друг к другу за годы сожительства. При этом жгучая зависть на чью-то радость и успех сквозили из-под каждой калитки и забора, а пыльными дорогами села бродила такая же нездоровая жизнь, какую я наблюдал на подворье Марии.