как будто другие свитера носят для красоты – и, если нужно было согреться, всегда можно было надеть его.
Мама отапливала дом ровно настолько, что мне приходилось носить греющий свитер поверх обычного, и отрезала ровно столько пленки, чтобы покрыть диаметр тарелки.
Я сидела на деревянном полу спиной к батарее. Со временем появлялись синяки, а если жар нарастал – красные вертикальные полосы. Между батареей и стеной, наклонившись, стоял пластиковый экран. Предполагалось, что он отражает тепло в комнату.
Осень приносила вороний хлопочущий грай, запах сладковатой лиственной гнили и костров. А еще новые вельветовые штаны, холодный воздух, обложки на учебники из коричневых бумажных пакетов. Записи на первых страницах тетрадей: «Седьмое сентября», «Восьмое сентября», «Девятое сентября» – всегда с оглядкой: так ли пишу.
За домом у нас росли два сахарных клена, и мама любила их больше остальных, потому что осенью они из зеленых превращались в красные – свою полную противоположность. Один клен заболел, и мама наняла человека, чтобы его спилить. Она рассказывала, что не хотела наблюдать за его работой. Но когда он закончил и подошел за оплатой, она взглянула на двор и поняла, что он спилил оба клена. Мертвы навсегда. Мама скорбела по этим красным деревьям до конца жизни.
По дороге из школы я собирала листья: багряные с золотыми пятнами, алые с зеленым краем, темно-пурпурные. Я подбирала всё: камушки, спичечные коробки, оброненные кем-то безделушки. А в декабре я никогда не проходила мимо опавших веточек хвои: крепила их на дверь в комнату и украшала – маленький рождественский венок только для меня.
Однажды, вынимая вещи из карманов моей куртки, мама нашла два полупустых спичечных коробка и накричала на меня. А что, если бы я устроила пожар. Но я бы не стала тратить на это спичку. Я просто нашла то, что другие выбросили, и подобрала.
* * *
Зимним утром свет растекался по пейзажу водянистым бульоном.
Отец ездил на подержанном серебристом спорткаре со сломанными поворотниками. Даже зимой, чтобы показать, куда поворачивает, он высовывал руку в окно, словно на велосипеде.
Он заводил машину и прогревал мотор, а я залезала на переднее сиденье и оборачивалась перекрутившимся ремнем безопасности. Отец скреб лобовое и боковые стекла заостренным куском прозрачного пластика. Мне нравился этот звук – словно великан подпиливает ногти. Соскобленные льдинки походили на пух: было слишком холодно, и они не таяли.