Смолина осветила фонарем крутой склон, прикидывая, где лучше подняться. Луч прошелся по глинистому берегу, из которого торчали корни деревьев и вымытые водой ямы, и выхватил из темноты что-то инородное. Что-то, чему в лесу не место.
Анна подошла ближе – какой-то сверток. Похоже, опять шашлычники накидали мусор, да еще и припрятали – поди найди его здесь, под обрывистым берегом в ямке, среди корней, да еще присыпанный землей и ветками! Смолина терпеть не могла таких уродов.
Но что-то в этом мусоре показалось ей подозрительным. Небольшой сверток, размером чуть больше дамской сумочки… Что-то продолговатое было завернуто в мокрый грязный полиэтилен.
Анна аккуратно откинула край пленки, и из свертка безжизненно свесилась крохотная детская рука.
* * *
Фиолетовый свет милицейских мигалок бегал по стене леса, словно боясь проникнуть внутрь, оставаясь здесь, под открытым небом. Там, в утробе тьмы, не было места свету. И мигалки словно знали это.
Дождь давно смешался со слезами, и теперь уже нельзя было отличить одно от другого. Анна сидела на заднем сиденье полицейской машины и бездумно смотрела куда-то сквозь мокрое стекло. Главное было не закрывать глаза. Потому что в кромешной тьме она сразу видела нечто, завернутое в грязный полиэтилен, словно невылупившаяся куколка гусеницы, которая уже никогда не станет бабочкой.
– Привет.
Сквозь открывшуюся дверь на Анну смотрели глаза Светы, наполненные печалью и заботой. Как она здесь оказалась, когда приехала? Сколько уже Анна сидела вот так, не мигая глядя в пустоту?
– Ты как?
Как она? А как тут можно быть?
– Зачем она это сделала? – не отводя взгляда от пустоты, тихо спросила Анна.
– Кто – она?
– А разве не ясно?
– Мы не можем сказать наверняка.
– Можем. Какие еще варианты? Молодая одинокая мать. Нежеланный ребенок. Работы нет, денег нет, мужик алименты не платит. Я бы обоих расстреляла. Хотя нет, не так: вывезла бы в лес ночью, завернула в грязный полиэтилен и бросила умирать! – Смолина сорвалась на крик, перешедший в рыдания.
Света прижала ее к себе. Тело Анны содрогалось от рыданий. Мир сжался до маленького комочка боли, завернутого в грязный полиэтилен. Где-то снаружи этого мира невыразимой тоски шел дождь, словно небо тоже плакало, работали судмедэксперты, суетились люди. Но это уже не имело значения. Ничего, кроме этого маленького свертка, не имело значения. А раз в нем не было жизни – этот мир вдруг стал тоже мертвым.