Я попытался напрячь память. Вроде бы после реформы 1874 года выпускник университета должен был отслужить три месяца, а если мне в зачет пойдет только гимназия, то полгода. Опять в армию? Но с другой стороны, полгода как-нибудь отслужу. А заодно адаптируюсь к нынешней реальности.
Полгода, если записывался вольноопределяющимся. А так придется мне пахать полтора года. Не хочу. Вслух же сказал:
– Если призовут, пойду служить.
– Конечно пойдешь, куда ты денешься? – усмехнулся отец. Посмотрев на пустую рюмку, уже взялся за колокольчик, но передумал: – Авось ефрейтора через полгода получишь, в запас унтер-офицером выйдешь. Куда ты потом из унтеров-то подашься?
– Так можно экзамен на офицерский чин сдать.
– На прапора военного времени? Можно, конечно. И даже на службе остаться можно, если командир полка возражать не станет. Но коли экзамен на прапорщика выдержишь, то что потом? Без военного училища и до полковника не дослужишься. Да что там, до полковника – и капитан не светит. Войны у нас – тьфу-тьфу-тьфу – слава богу нет, подвижек не будет. До самых седых волос просидишь в штабс-капитанах. А куда годится, чтобы Чернавские в отставку выходили ниже восьмого класса?
Глава третья
Адаптация в новом мире
– Ванечка, родной мой! – донесся до меня женский голос.
В комнату стремительно вошла очень рослая (чуть пониже меня) и статная женщина.
Я сразу же подскочил, а женщина крепко обняла меня и запричитала:
– Ванюшка, милый мой мальчик! Как же я по тебе соскучилась!
Не будешь же отстраняться, верно? Я поневоле обнял женщину, которая плакала, заливая мое лицо слезами, и мне было страшно неудобно. Чувствовал себя самозванцем, пытающимся втереться в доверие.
Но если честно, кроме неловкости я ничего не чувствовал. В сущности, она для меня совершенно чужая женщина, которую вижу впервые. Понимаю, что она мать Ивана Чернавского, но мне-то какое до этого дело? У меня совсем другая мама, я ее очень люблю.
Но по мере того, как женщина меня обнимала и целовала, я начал в ответ поглаживать ее по спине и неуклюже бормотать:
– Ну что ты, мам, перестань…
В моей семье было не принято демонстрировать родительские чувства к ребенку. Отец никогда меня не бил (даже после того случая с рыбалкой), но никогда и не обнимал, И мать не упомню, чтобы обнимала или целовала меня. Если только тогда, когда был уж совсем маленьким. Нет, вру. Когда я в армию уходил, обняла и поцеловала. Да и я сам не стремился заполучить родительскую ласку и не считал, что я недолюбленный или недоласканный. Я ж не девчонка, в конце концов. Знал, что папа и мама меня любят, зачем это демонстрировать лишний раз?