– Нет, сначала я должен подуть!
– Пожалуйста!
Он легонечко дунул, после чего Зина сняла верхнюю карту и подбросила ее над столом. Прежде чем та опустилась на скатерть меж тарелками, я увидел изображение дамы пик.
– Ну?! – торжествующе завопил Аркадий, цепко выхватывая из моих рук колоду. – Чья взяла?!
– Ваша! – Я полез за кошельком. – Но, может, удовлетворите наше любопытство, раскроете секрет?
Он расцвел как майская роза.
– Друзья мои! Знали бы вы, сколько проницательнейших людей попались на этой простенькой хохме! Неужели вы не догадались?! – Он веером бросил карты на стол. Вся колода состояла из дам пик.
– Это нечестно! – возмутилась Зина. – Выигрыш не в счет!
– Почему?! – отчаянно заспорил Балагулин. – Я не обязался использовать обычную колоду. Я всего лишь сказал, что всякий раз вы будете снимать даму пик. Так и вышло. Условия пари полностью соблюдены.
– Вы сжульничали! – не уступала Зина.
– Ладно, – прервал их спор я. – Надо уметь признавать поражение. Тем более что Аркадий мог и не открывать своего секрета. Вот ваш приз. И много в вашем арсенале подобных розыгрышей?
– Вагон и маленькая тележка! – Сделав над собою усилие, он придвинул банкноту ко мне. – Считайте это шуткой. И вообще, не надо думать, будто Балагулин – хохмач и халявщик, только и мечтающий обожраться за чужой счет!
– Перестаньте, Аркадий! – запротестовал я. – Для нас с Зиной вы, прежде всего, Артист с большой буквы.
– Какая муха вас укусила, Аркаша? – поддержала мой порыв Зина.
В это время наконец-то принесли горячее, и инцидент был исчерпан. Под шумок я все же всучил Аркадию его выигрыш. Впрочем, конферансье не особенно и сопротивлялся.
Телятина в горшочке, как и грибы в сметане, и вправду были превосходны. На долю Аркадия я предусмотрительно заказал две порции, но он смел их в мгновение ока. Как и всю холодную закуску.
Несколько озадаченный таким темпом, я поинтересовался:
– Аркадий, вы еще не охладели к котлетам по-киевски?
– Ничуть! – воскликнул он.
Во время нашего обеда я продолжал приглядываться к Балагулину. Мне приходилось знавать артистов, которые блестяще играли роли весельчаков, но вне сцены были молчунами и даже буками. Балагулин явно принадлежал к другой породе мастеров художественного слова. Это был тамада по самой своей сути. Жизнь была для него одним большим концертом, требующим непрерывного извержения реприз, каламбуров, прибауток, баек и острот, и Балагулин без малейшей заминки, практически инстинктивно выдавал их на-гора, подобно тому, как включенный в сеть генератор вырабатывает электрический ток.