Еще никто и никогда не отвергал предложенную им дружбу. Тем
более никто не делал этого настолько оскорбительно. Да что этот...
этот принц о себе понимает? Думает, раз у смерти из зубов вытащил
кого, так теперь ему вольно спасенного оскорблять? Не у всякого
ведь эльфа есть, кроме основного, еще и имя боковой ветви — имя,
предназначенное только для друзей и близких. Удостоиться такого
имени — редкостная честь, равно как и удостоиться права
использовать его в разговоре... а отвергнуть право обращения по
дружескому имени — редкостная обида. К слову сказать, Эннеари не
всякому предложил бы называть себя Арьеном... тем более — не
всякому человеку. Он ведь Лерметту оказал самую большую честь,
какую только мог — а тот наотмашь хлестнул его именем всеобщим...
за что?
А если есть за что? Эннеари ведь не знает человеческих обычаев
во всех тонкостях. Вдруг он все же ухитрился чем-то обидеть своего
спасителя?
Да, но тогда вовсе не Эннеари, а Лерметт вправе чувствовать себя
оскорбленным. Скверно-то как...
Принц шевельнулся во сне и тихонько чихнул. Эннеари затаил
дыхание — оказалось, совершенно зря: Лерметт и не думал
просыпаться. Он только прошептал что-то неразборчиво и вновь
успокоился.
Эннеари от злости на собственную недогадливость беззвучно
хлопнул себя рукой по правой — здоровой — щеке. Дурак, вот ведь
дурак какой! Ну почему он сразу не подумал? Сам-то он уже согрелся
— а человек уснул прямо на камне без одеяла, без плаща... эльфу
такая ночевка не слишком бы повредила, но для человека одного
только майлета никак уж не достаточно. Как и все утонченные
существа, люди хрупки просто невероятно. Оглянуться не успеешь, как
Лерметт простудится... а то и воспаление легких подхватит.
Эннеари стянул с одеяла, в которое был укутан, покрывающий его
поверху синий плащ и, не вставая, набросил его на спящего Лерметта.
Тот сразу же завозился под плащом, устраиваясь поудобнее,
завернулся в него как следует, сонно вздохнул и опять затих.
Вот и хорошо, с облегчением подумал Эннеари. Теперь человек до
утра не замерзнет. А к утру затянется рана на лице... и ребра
заживут окончательно... и вообще все будет хорошо.
Несмотря на выпитое накануне, утреннее пробуждение вовсе не
оказалось тяжелым. Нет, оно было просто-напросто дурацким. На
зыбкой грани сна и бодрствования Лерметту почудилось, что оно не
иначе, как превратился в давешнего мерзлого эльфа. Более того —
мысль о подобном превращении хотя и была идиотской свыше всякой
меры, однако доводы в ее пользу имелись. Конечно, наяву Лерметт от
подобных доводов даже отмахнуться поленился бы — а вот между явью и
сном они казались вполне весомыми.