Медербек не читал майору стихи Есенина…Он разговаривал с мамой…
Майор стоял молча, слушая рассказ пацана…Это была плохая примета, об этом знал весь отряд, если Гинев молчит, значит скоро будет гром…
– Карпович, ко мне, – тихо, как бы из подбородка сказал майор.
Молодой сержант подбежал к офицеру.
– Метнулся пулей, принес сюда плову и чаю горячего и побольше.
– Кузьмин, тащи сюда лидера диаспоры и кого-нибудь из администрации…
– Кривко, – также почти не заметно произнес майор, обращаясь к самому щуплому ОМОНовцу.
– Я, товарищ майор.
– Дай сюда свою куртку, а сам иди в автобус грейся.
Боец снял с себя форменное обмундирование и передал командиру. Гинев не спеша одел куртку на Медербека…
Когда все приглашенные были доставлены бойцами ОМОН, майор продолжил свой монолог.
– Значит так, – Гинев говорил все так же тихо, почти шёпотом, но этот шёпот был громче львиного рыка в пустой саванне, когда не просто его соплеменники или добыча прижимали уши, когда даже трава опускалась к земле после того как царь зверей издавал свой рык, – Есенин работает здесь и никому не платит, не платит никому и ни за что, ни администрации, ни диаспоре, ни «крыше»…теперь я его крыша…это еще не все… Если с головы Есенина упадет хоть одна волосинка, если на его лице появится хоть одна слезинка, я вернусь сюда и лично выебу весь ваш кишлак…душманы, вы меня услышали?
Несколько таджиков, как и представитель администрации рынка, замахали головами…, возразить что-то заместителю командира ОМОН тогда не мог никто…власть, сила и оружие решали в те годы многое…
– Теперь ты, – он обратился к стоявшему в киргизском колпаке и ОМОНовской куртке Медербеку, – запомни две вещи: первое – ничего не бойся, никто тебя не тронет ни на этом рынке, ни в этом городе, и второе – не стесняйся обращаться ко мне лично и по любому поводу. Даже если меня нет, мои бойцы меня найдут и все передадут… Ты меня понял?
– Да, товарищ майор, – тихо произнес Медербек.
– Дядя Витя, для тебя я дядя Витя…береги себя, сынок…
Слезы выступили на глазах мальчишки, не потому, что перед его глазами, как слайды мелькали поочередно четыре картинки: озлобленное лицо отца, разрубленное тело матери, трупик замерзшей сестренки и автомат дяди Вити…, а потому что впервые за последний год после смерти матери, кто то назвал его тихо и ласково – «Сынок»…