Центр Москвы, преображенный субботним утром из суетливой деловой столицы, забитой машинами и толпой спешащих нетерпимых людей, в тихий провинциальный город, с тенистыми бульварами, уютными кафе, пустынными двориками, шаркающими одинокими взмахами дворничьей метлы, с перезвоном колоколов монастырей и приходских храмов. Уже внутренне похороненная под новостройками домашняя Москва неожиданно оживала. Сохранилась моя любимая столица империи, уютная, в которой в соседстве с величественными постройками я видел душу Москвы. Да, вдоль тротуаров выстроились машины, да, там и здесь из-за крыш блестели на солнце стеклянные башни новостроек, но я чувствовал жизнь истинной Москвы и старался вдохновить ею детей.
Все так же стояли старинные дома, часто с новыми окнами, богатыми дверьми, словно красивые детские тела, татуированные, увешанные серьгами и перстнями недалекими родителями, в вывесках, как в пышных бантах или цветастых заплатках, но – прежние, трехсотлетние, столетние, объединенные временем в едином фасаде. Сохранились бесчисленные переулки, что текли как весенние ручьи между потоками главных улиц. Мы блуждали, заглядывали во дворики усадеб, за церковные ограды, в туннели арок в домах, терялись в узких дорожках, тупиках.
"Как в гостях у дяди Петра", – говорила старшая дочь, и я улыбался ее узнаванию; в первом этаже желтой двухэтажной усадьбы портик парадного входа с угловыми розовыми колоннами, с чугунной паутиной ограды балкона на крыше. Над каждым окном фасада лепная голова лохматого бога-ветродуя с надутыми щеками и волнистыми прядями в порыве отвердевшего воздуха.
"Смотрите!" И мы смотрели, как над подъездом, в глазированной салатовой нише, стоял бетонный рыцарь в латах и шлеме, опираясь руками на крестовую рукоять длинного двуручного меча. А я обращал внимание, как в рядовом пятиэтажном доме, окна в каждом ряду в особых каменных рамах.
"Как на даче" говорила маленькая, и мы останавливались перед дощатым домом со скворечниками застекленных чердаков в металлическом скате крыши и просторным прозрачным фонарем над деревянными перилами крыльца.
В невзрачном здании под каждым зарешеченным пыльным окном – побеленная арфа в глубине овальной тарелки, – и мы гадали, здесь жил музыкант, профессор Консерватории, композитор, или певица из Большого.