Из сеней послышался стук и девочка ретировалась.
– Кто там? – взявшись за щеколду, спросила Василиса.
– Это Оксинья Захаровна! А где Агая Васильевна? – раздался из-за двери уже знакомый голос.
Василиса открыла, на крылечке стояла маленькая сгорбленная сухая старушонка с длинным носом и хитрыми глазками.
– Здравствуйте, бабка Оксинья! – что есть мочи прокричала Василиса.
– И верно, здоровье лишним не бывает! И ты здоровёхонькой будь! – ощерилась бабка, оголив редкие мелкие зубки.
– А бабушка Агая в лес ушла за корой берестяной! – надрывалась девочка.
– Будя тебе ужо орать! – поморщилась старуха, – Я хоть и глуховата малость, зато не слепая…
«Точно, по губам понимает!» – уверилась Василиса.
А бабка Оксинья тихонько продолжила:
– А орать и громко говорить вообче не следовает… кругом уши имеются, и совсем не надобно, чтоб эти ухи слушали, чего им знать не положено… Смекнула?
– Бабушка Агая в лес ушла… – зачем-то шёпотом повторила Василиса.
– Ясно, – кивнула бабка Оксинья, – Дай-ка мне, Василисушка, водицы студеной той, что у бабки в кладовой в бадье хранится, умаялась я от жару… – старуха медленно села на крыльцо, спустив тощие ноги на землю, положила сухие руки на клюшку и упёрлась подбородком в костяшки.
Василиса вбежала в кладовку, в тёмном углу на высоком чурбачке стояла небольшая деревянная емкость, сужающаяся к верху и стянутая железными ободами. Василиса приподняла крышку, изнутри бадья была словно окрашена серебряной краской, а дно устилали почерневшие старинные ложки и монеты, Василисе захотелось вынуть и рассмотреть, каким-то образом оставленные предметы, но тут ей послышалось: «Чур кон пресечи ни шуйцей, ни десницей не можи макнуть ни длани, ни перста в пево… Чур!». Девочка оглянулась: «Наверняка, это бабка Оксинья, что-то бормочет», она отдернула руку и шёпотом предположила: «Видимо эти ложечки-копеечки трогать нельзя». Прозрачная как слеза жидкость, имела приятный аромат свежести, над её поверхностью присутствовало едва уловимое сияние, будто это не вода, а необыкновенный жидкий кристалл. С правой стороны бадьи на маленьком крючке висел берестяной ковш. Василиса зачерпнула воды и вышла на крылечко. Бабка Оксинья, выудила из кармана передника алюминиевую кружку, наполнила её до краев:
– Остатное ворочи в бадейку, – она вернула ковш, жадно приникла к кружке, осушила содержимое в три глотка и замерла.