Афина начала понемногу приходить в себя. Подозревая, что ей что-то подмешивают, она возмущалась:
– Вы меня травите! Думаете, я не знаю? Травите-травите! Хотите, чтобы я стала вашей покорной и послушной рабыней!
Однако к выполнению своих обязанностей Афина вернулась.
Через месяц начал загоняться Платон. В его речи начали проскакивать самоуничижительные ноты. Среди речи про аккумулятор и антенну он мог вдруг проговориться:
– Я вообще не достоин был ехать с вами. Должен был ехать Вольт, вот это всезнающий человек. А я-то что? Я вообще всё забыл, возможно скоро треснет проводка, и мы будем лететь в темноте, не знамо куда.
Такие речи не добавляли спокойствия никому. Было решено добавить антидепрессанты всем членам экипажа. Также по вечерам, то есть перед сном, так как в космосе нет вечера, все вместе смотрели земные новости, чтобы чувствовать связь с Землёй. Там опять кто-то воевал, ИГИЛ опять устраивал теракты. В Германии объявили третий холокост, а Россия опять угрожала ядерным оружием. Всё, как обычно. Сократ поспорил с Платоном, кто прав – персы или арабы в конфликте вокруг Мекки. Афина настаивала на своём – Сократ ведёт корабль не туда. Хотя уже не пыталась разбить его скафандр. А за окном один и тот же пейзаж: звёзды, звёзды, а вокруг темнота.
"В огромном бездушном пространстве в сотни, тысячи и миллионы километров мы единственные разумные существа, – думал Голован. – я и ещё четыре человека. Если случится маленькая неприятность, из-за которой мы погибнем, никто нам не сумеет помочь. Никто и ничто".
Сократ начал увлекаться Библией. Он читал её всё свободное время, а потом молился. Молился он немного странно: вставал возле иллюминатора и протягивал руки вверх.
– Это его успокаивает, – говорил шёпотом Аристотель Головану. – Мысль о том, что мы единственные во всем окружающем нас пространстве, невыносима для человека. Верить в Бога – это некоторый выход в нашей ситуации. Если есть Бог, то есть небольшая надежда на спасение.
Постепенно слова заканчивались. Астронавты как будто всё высказали друг другу, и говорить больше было не о чем. Хотя они так и не поговорили ни о чём личном. Никто не рассказал ни о своей маме, ни о папе, девушке или парне. Они как будто сознательно закрылись друг от друга. Разговоров становилось всё меньше, день за днём космонавты выполняли свои ритуалы, словно машины. У Голована было ощущение, как будто вакуум высосал всё из его головы, опустошил, выпотрошил его. Сколько прошло времени, неизвестно. Такое ощущение, что целая вечность.