В ответ раздался громкий смех – смеялись и девушки рядом, и некоторые юноши у них за спинами.
Первин спросила:
– А который час? Вроде бы принцу уже пора появиться.
– Надеюсь, ваши дивные часики показывают правильное время? – вмешалась мисс Дабу.
Первин покраснела и посмотрела на дорогой «Лонжин» на левом запястье.
– Безусловно. На них без пяти одиннадцать.
– Смотрите, военные перестроились! – выкрикнул сверху Навал Хотелвала. – Кортеж приближается!
Первин обернулась, чтобы взглянуть в его возбужденное раскрасневшееся лицо.
– Вы фотографируете для студенческой газеты?
Он с энтузиазмом кивнул:
– Для студенческого литературного журнала «Вудберианец». Кто бы там чего ни думал про принца Уэльского, с моими фотографиями этот номер войдет в историю!
– У вас прекрасный фотоаппарат. Полагаю, в колледже отличная кафедра фотографии, – заметила Первин.
– Мой собственный! «Кодак 2Ц автографик». – Хотелвала наклонил фотоаппарат, показывая ей клеймо производителя. – И я сам плачу за проявку, хотя снимки и предназначаются для студенческого журнала.
– А портреты вы снимаете? – Первин пришло в голову, что Навал может подработать, сделав фотографии ее отца, но продолжить им не позволили.
– Хотелвала, прекратите болтать. Лучше наведите свой дорогой фотоаппарат куда нужно, – рявкнул сверху декан Гупта. – Принц приближается. Всем встать!
– Всем встать, всем встать! – Призыв пролетел по трибунам, его подхватили и преподаватели, и студенты.
Встала и Первин. Тем самым они подчеркивали значимость происходящего, а уклонившись, она могла навредить Элис и поссорить ее с работодателем. Тем не менее Первин не стала вытаскивать платок и махать им – не в ее духе было подобное низкопоклонство.
Она посмотрела на Элис: та старательно настраивала бинокль, полученный от подруги. Элис сказала:
– Вон они! Принц Уэльский, лорд Рединг и сэр Джордж Ллойд. Кто-то еще хочет посмотреть?
Первин и без бинокля прекрасно видела молодого члена королевской семьи – тот, похоже, был занят беседой с вице-королем и губернатором и разве что между делом махал зрителям.
Кронпринцу было всего двадцать семь лет. Возможно, он несколько смущался в обществе вице-короля и губернатора – оба были значительно старше – и считал, что должен сосредоточить все внимание на них, а не на общении с публикой. Первин же сразу вспомнила слова, которые сказала Мустафе: Эдуард – принц в Бомбее, но не Бомбейский принц.