– На эту тему есть, помнится, красивый рассказ у Захер-Мазоха, – заметил я.
Мой собеседник внимательно взглянул на меня:
– Может быть… не помню… А у вас читают Захер-Мазоха?[39]
– Очень любят. И его, и Эмиля Францоза[40].
– Кто вам больше нравится?
– Разумеется, Захер-Мазох.
Незнакомец одобрительно закивал головою:
– И мне тоже. У вас есть вкус. И мне тоже…
Он задумался.
– Скажите, – возобновил он разговор, – не замечали вы, что у каждой необыкновенной истории есть непременно два оборота, как у медали? Так – трагедия, так – водевиль. Так – величаво, так – глупо и пошло. Впрочем, – улыбнулся он, – иначе и быть не может: таков и сам отец всей сверхъестественной лжи – дьявол: то сатана Байрона и Мильтона, то смешной чертик уличного Петрушки… Вы любите истории с чертями?
– Как вам сказать? Равнодушен к ним.
– Я расскажу вам случай, где черт играл весьма трагическую роль и вел себя чертовски, хоть и горько поплатился за это…
Место действия здесь – на невысоких галицийских холмах, между которыми несет нас поезд.
Время – лет сорок, много пятьдесят тому назад. Я мог бы представить вам живых свидетелей происшествия.
Недалеко от Коломыи[41] есть фольварк[42] Цехинец. В ту пору он принадлежал пану… ну, положим, хоть Висловскому, помещику не из самых крупных, но с хорошим достатком и большим весом в округе. Жил и правил хозяйством Висловский по-старинному – настоящим польским патриархом-феодалом, но человек был добрый, с хлопами ладил и даже роковой 1840 год, когда столько галицийских панов погибло под ножами и в пожарах народного восстания, Висловскому не отозвался лихом. Память его и до сих пор в почете и между поляками, и между русскими. Висловский давно уже вдовел. Жил он в своем фольварке вдвоем с дочерью Стефою – шестнадцатилетнею красавицей, пышною и дикою, как лесной шиповник. Панну Стефу только что посватали за молодого графа, скажем, к примеру, Стембровского, в горы, верст за двести от Цехинца.
В один прекрасный полдень, знойный и мглистый, какие часто томят галичан в июле, когда курятся болота и выгорают подземными пожарами леса, – Вавжинец[43] Клюга, сын дьячка из униатского поселка, под самым Цехинцем, отправился в сад пана Висловского за очень привычным ему, но не совсем похвальным делом – красть яблоки.
Этот Вавжинец был оригинальный мальчишка – из поэтических уродцев, каких так любят описывать… – рассказчик усмехнулся, останавливая на мне со странною веселостью свои блестящие глаза, – так любят описывать помянутые вами сейчас Захер-Мазох и Францоз…