Ярило сокрушённо вздыхает, чешет переносицу.
– Мара, милая моя радость. Ты же понимаешь, что и меня подставляешь? Я должен был объяснять Ладе и Сварогу где ты была.
Она кривит губы в саркастичной улыбке, какое лицемерие вспомнить о ней так поздно, когда прошло пятьсот лет. Ярило понимая настрой, качает головой, складывает ладони вместе и утыкается лбом в них. На лице усталость, а в голосе тоска и удрученность. В каком-то смысле ей жалко его.
– Ладно, живи где живешь. Главное, что с тобой все хорошо.
Она тянет ладонь к нему, гладит по голове, взлохмачивая солнечные волосы. Он напрягается, но следом успокаивается, позволяет делать это. Морена улыбается, тихо говоря:
– Так бы и сказал, что скучал и поэтому позвал.
Ярило усмехается, опускает руки на колени, поднимает голову и смотрит на неё, большие глаза цвета весенней зелени. Она убирает руки с его головы.
– Я так устал, Мара, – на грани отчаяния шепчет он. – Я устал управлять всем.
Она помнила совсем ещё юного вечного мальчишку, резвившегося в цветущих лесах Тайги, а теперь каждый занял свою роль. Она и он. Тяжелая, громоздкая и больная, но важная роль которой стоило следовать всю оставшуюся вечность.
– Я опять предлагаю, но все же может кому-то передашь власть? – осторожно говорит она.
Ярило яростно качает головой, хмурится устало.
– Нет не могу. Не по закону мировому будет передача власти.
Морена вздохнула, спокойно принимая отказ названного брата, понимая всю историю, которая стояла за этим. Посох Алатырь вместе с властью Ярило получил от другого более хаотического и древнего бога – Коляды. Он обучил всему, передал все старые, покрытые пылью и песком знания и ушел, растворившись в неизвестности.
Они вместе обучались у него, они вместе жили бок о бок, когда старые боги еще дивы были, а жизнь была другой.
– Тогда отдохни, не знаю. Может сходи в Явь, пропусти по стаканчику браги.
Он вздыхает тихо, трет глаза, а в движениях, словах, интонациях сквозит тяжесть веков и печали. Мара смотрит на него жалостливо, теряется взглядом в этих морщинках в уголках глаз, едва заметной хмурости золотых бровей и тяжелой интонации голоса. Ей самой больно, режут словно ножом наперекосяк, собирая по кусочку мяса.
Брат не по крови, но названный, больше друг, а ещё больше семья родная. Чувство странное, щемящее похожее на то, когда Бадняк сжигает ритуальное полено в кострах зимних на день поворота солнца. За версту чуяла она его, проказливого карлика, что каждый год совершал сей ритуал. И сейчас словно скребет своим поленом по стенкам печки, поддувая огонь страшный.