Многим ученикам наверняка непонятно: что Беатрис Беккер забыла на одном курсе с Дэнни Лэнфорд, которая ее ненавидит? И правда, курс литературы не был для меня обязательным, его я выбрала как факультативный еще задолго до размолвки с Дэнни. Но после ссоры отказываться от него равносильно поднятию белого флага, а я не хотела представать в роли поверженного врага, вот уж дудки. Да и на что мне заменить лекции Терренса Фишберна – на театральное мастерство? Я ходила в драмкружок с восьмого класса, но уже год как бросила. Несмотря на сценические успехи, я поняла, что терпеть не могу актерское искусство, – в жизни и без того много притворства. К тому же вот так наблюдать за хищником, находясь в полуметре от него, по-своему притягательно.
Смотрю на Дэнни искоса – она ведет себя невозмутимо, как будто не она вчера истязала ученицу Уэст-Ривера. Такая примерная, такая способная… И такая жестокая. Жаль, мало кто может заглянуть к ней под маску. Никто, кроме меня, не увидит ее настоящую.
Звонок обрывает лекцию мистера Фишберна, забывшего о времени. Он даже в смятении сверяется с наручными часами, после чего пожимает плечами и отпускает нас, не дав домашнего задания. Когда собираю вещи, холеная ручка опускается на мою парту и оставляет на ней сложенный вдвое лист, после чего вспархивает и исчезает из поля зрения.
Мне снова выставили шах.
Нетерпеливо раскрываю лист и читаю, что же припасла для меня Дэнни на сей раз. Она, конечно, осталась верна своей любви к Эмили Дикинсон:
Когда внезапно пред тобой
Я появлюсь – блистая
Орлом – на Пряжке золотой —
И Мехом Горностая —
Скажи – узрев меня такой —
В моей Короне звездной —
Раскаешься – мой дорогой? —
Но будет слишком поздно. [11] Столько времени прошло, а она все еще ждет моего раскаяния. Что ж, Дэнни, пора бы уже признать: этого никогда не будет.
Я не крала у тебя Гаспара. Он был в меня влюблен.
– Чем могу вам помочь, мисс Беккер?
За окнами стеной валит снег, и кабинет Амалии Хартбрук погружается в таинственный полумрак. Хаусмистресс сидит, сцепив пальцы в замок над отчетными документами; настенные часы отмеряют счет ускользающему времени, заполняя тишину кабинета мерным «тик-так».
В полном молчании я протягиваю мисс Хартбрук многострадальное прошение. Хаусмистресс пробегается по листу глазами, хмурит гладкий лоб. Закончив, она снимает очки и серьезно спрашивает без каких‑либо лирических отступлений, в которых я, к слову, и не нуждаюсь: