Слова его звучали уверенно, но половина из сказанного оставалась непонятной для большинства присутствующих. Даже дети, которые еще недавно с аппетитом жевали свои коржи, теперь сидели тихо, будто зачарованные.
– Есть вопросы? – спросил агент, обводя комнату взглядом.
– А где находится этот ваш Эйткуне? – первой решилась бабушка Эмма, нахмурив лоб.
– Правда ли, что на корабле всех тошнит? – робко спросила жена Генриха, поправляя косынку.
Агент, казалось, был готов к такому повороту и попытался ответить, но словно открыв плотину, вопросы хлынули лавиной со всех сторон:
– По чем билеты?
– Сколько можно взять с собой багажа?
– Что за деньги в Америке и можно ли рубли там поменять?
Кто-то вскочил, чтобы спросить, другой, услышав ответ, раздраженно плюхнулся обратно на табурет. Половицы гулко скрипели под передвигаемыми лавками и стульями. Каждая реплика сопровождалась шумом, будто все в комнате решили доказать свою значимость громкостью движений.
Агитатор старался сохранять улыбку, но напряжение в его лице выдавало, что поток вопросов и шум давили даже на его подготовленное терпение…
Георг ненадолго замолчал, погрузившись в воспоминания, потом тихо добавил:
– А ведь тогда Генрих уже предупреждал меня… Но я не слушал.
– Да что тут еще обсуждать, – громко прервал шум голос Генриха, перекрывая гул передвигаемых табуретов и лавок. – И так уже понятно, что надо бежать из России. Совсем не важно, во что это обойдется. Большевики вон царя и правительство свергли, кто знает, что с нами сотворят?
– И на кой черт мы им сдались? – усмехнулся Георг, оборачиваясь к сидящим за его спиной. – Мы ведь ничего плохого-то не сделали.
– А мы никогда и никому плохого не делали, – через голову отца наклонился к Георгу брат Генрих. – Но почему-то наше село уже в русское переименовали, закрыли немецкие школы. Забыл, что ли? Гляди, теперь и немцами писаться запретят, фамилии на русские менять заставят.
– Не нагоняй на нас страху, – раздраженно выкрикнул Георг, – у тебя что, тоже память отшибло? Вспомни, как тридцать лет назад мюллерцы уже уезжали в эту Америку.
Комната вдруг затихла. Кажется, даже дети на мгновение перестали дышать, вслушиваясь в отзвуки тяжелых слов. Столь печальную историю нельзя было забыть.
Тогда из семидесяти семей, что решились на эмиграцию, пятилетнюю одиссею пережили и вернулись обратно в село лишь сорок человек. Но уже не с тем, с чем они отсюда уехали: пешие, с дубинкой в руках, с сумой на спине и без гроша в кармане. Семеро из них на обратном пути к тому же ослепли.