– Ну, значит, и в квартире тебе хорошо, – улыбнулся Гомозин.
– Не жалуюсь, – отозвалась Лидия Тимофеевна, поставила кружки на стол и села напротив сына. – Сахар сам насыпай.
– А что за хозяйство у вас? Курей держите? – Гомозин застучал ложкой по кружке, размешивая сахар.
– Слушай, ты у меня вправду либо глухой, либо какой юродивый. Совсем память дырявая? Я же тебе всё рассказывала. И про пристройку, и про теплицы.
– Да ладно тебе? – смутился Егор Дмитриевич.
– Шутишь, что ли, надо мной?
– Правда, мам, не помню что-то; занят, видно, был, вылетело из головы. – Гомозин стал тщательнее размешивать сахар.
– Ну хватит стучать, – строго буркнула Лидия Тимофеевна, – дырку прокрутишь. – Гомозин, совсем растерянный, задумчиво вытащил дымящуюся ложку из чая и положил её на стол. – Рассказывала я тебе всё. Держим курей мы, пару хрюшек. Поле картошки вот засадили. Капусту. Яблоньки, наверное, только и помнишь.
– Такие яблоки не забудешь, верно.
Раздался дверной звонок, и Лидия Тимофеевна, медленно поднявшись с места, пошла открывать дверь. Егор Дмитриевич суетливо заёрзал на месте, стал поправлять брюки, волосы, воротник, будто его собрались сватать, погладил щетину, поставил ложку обратно в кружку и пальцем стал её двигать. Из прихожей доносились мужской бас и топот старушечьих тапок – видно, помогала Николаю Ивановичу снять куртку. Когда послышались тяжёлые шаркающие шаги, Гомозин встрепенулся, поправился, сев поглубже, и стал всматриваться в темноту коридора. Шаги затихли, и Егор Дмитриевич увидел грузную фигуру большого человека. Фигура эта медленно нажала на выключатель и прошла в ванную, закрыв за собой дверь. За ней показалась Лидия Тимофеевна. Она села напротив Егора Дмитриевича и хитро заулыбалась.
– Не заметил? – спросил Гомозин, пытаясь улыбнуться и сесть как-нибудь повальяжнее, но выходило это у него нелепо.
– Ты чего раскраснелся весь? – всё шире улыбалась старушка. Она вся словно переменилась, стала сиять, как новогодняя гирлянда.
– Горячий больно. – Егор Дмитриевич взглянул на чай.
– Подуть? – иронически предложила мать.
– Что он там так долго? – вглядывался в темноту коридора Гомозин.
– Это тебе не бумажки подписывать: человеку рабочему руки как следует мыть надо.
В этот момент из ванной стали доноситься звон душевого крана и шорох воды, стекающей по шторке.