Забудь о радостях тайги,
проснись османским янычаром
и оставаться не моги
в сугробах белых и печальных.
Мороз едва ли Божий дар,
а кто южней, не носят курток.
Ты можешь в множестве болгар
за своего сойти придурка.
Разденься. Видишь – древний грек
в тебе от бровных дуг до пяток,
а здесь все время валит снег,
и впереди шестой десяток.
Смотри на вечные места:
цветут весь год и манят видом,
хотя Италия пуста —
в любую дверь входи, живи там.
Еще в Словении ты мог
прослыть балканским патриотом,
а здесь замерзнешь, видит Бог,
оставшись жалким стихоплетом.
Когда от Курского пешком
ты шел, снаружи коченея,
кого ты славил: милый дом?
Россию? Лету? Лорелею?
Мы на мертвых ставили печати,
зарывали череп у крыльца,
нету и следа былой печали
на моем подобии лица.
Вещей гарью наполняя рощи,
мы сжигали их для красоты.
И деревьев грифельные мощи
подступали к нам из темноты.
Задыхался в августе и падал,
путал сновидение и явь.
Спать ложись! Оно тебе не надо,
потаенных писем не малявь.
В настоящем что, дурак, ни делай,
будущее сложится само,
день за днем, неделя за неделей
в стопку госиздатовских томов.
Ты же к этой муке безучастен,
сам составлен из корней и вех,
и твое единственное счастье
вечно быть посмешищем для всех.
Впрочем, с точки зрения музея
мы ничем неотличимы от
чучела оскаленного зверя,
муляжей князей и воевод.
И, пожалуй, главная нелепость
в том, что братья, возвратясь с войны,
приносили драму или эпос,
лирики всецело лишены.