Младшему досталось меньше, но не нужно было обладать медицинским образованием, чтобы понять: если крестьянин не умеет исцелять смертельные раны, он не жилец. Молнии превратили его грудь в сплошной ожог, оторвали левую руку в локте и обезобразили лицо. Глаза юноши лопнули, и теперь он извивался, подобно червяку, вопя от боли и зовя отца.
– Татка, таточка, где ты? А-а-а, больно! Больно! Таточка, помоги! – надрывался умирающий, а я стоял, и тупо переводил взгляд с него на его отца, потом – на свою руку, затем – снова на него.
Несколько секунд потратил на осознание произошедшего, после чего повалился на колени и, наклонившись выблевал все, что только было в желудке. Меня рвало без остановки, наверное, минут пять, и, если бы хоть кто-то пожелал, он бы с легкостью завершил начатое крестьянами, потому как сопротивляться сейчас не было ни малейших сил.
– Я убил человека, – шептал я, исторгая ужин, – убил, разорвал его голову на куски, она лопнула, точно переспелый арбуз. Я… убийца…
Наконец, очередная порция рвоты покинула тело, и я кое-как пришел в себя.
И в этот самый миг над головой раздался до боли знакомый голос:
– Врагов ты оборол, теперь добей. Не должно оставлять в живых того, кто увидал багровый всполох магии твоей!
От этих простых, но страшных слов у меня потемнело перед глазами.
– А других способов нет?
– Нет! – рявкнул ворон. – И не смей жалеть! То враг твой, кровник. То твой долг, удел и бремя. Себе он вырыл сам могилу… Он нападал, убить тебя хотел и потому не может быть иначе. За кровь – лишь кровь цена, а посему, ему платить, тебе взимать же виру!
– Но я… не хочу.
– Не важно, жаждешь смерть ты принести, иль нет. Коль добр, даруй покой, а не отмщенье. Бери копье, недрогнувшей рукой жизнь оборви, не требуя прощенья.
Точно в подтверждение его слов раненый в очередной раз завыл, пытаясь здоровой рукой нащупать отца.
– Таточка, где ты, где?!
В этом крике было столько боли и отчаяния, что я решился: поднял с земли копье и подошел к раненому, замер над ним, занеся оружие. Меня трясло, хотелось бросить все и убежать прочь, а еще лучше – проснуться.
Но я, увы, не в кошмаре. Я в аду при жизни. А значит…
Руки перестали трястись, страх спрятался где-то в глубине, а сердце преисполнилось решимостью.
– Прощай и прости, – прошептал я своему несостоявшемуся убийце и с силой вонзил острие тому в голову, пробивая пустую глазницу и поражая мозг.