Сгорбленный возрастом и болезнями, отталкивающего вида старик, с угрюмым лицом и крючковатым носом, апатично смотрел в одну точку перед собой, словно не замечая ни прохожих, ни с шумом прокатывавшие по дороге экипажи, ни звёздочки газовых фонарей, которые уже принялись зажигать вдоль аллеи фонарщики. Порой в его брошенную на тротуар замызганную кепку падала монета, но нищий продолжал всё так же безучастно всматриваться вдаль. Туда, где над теснящимися друг к другу кварталами и скопищем разномастных крыш, поднимался холм, усыпанный постройками дворцового комплекса – теперь уже давно заброшенного после того, как императоры перенесли столицу на юг.
Художнику, по-видимому, не впервые доводилось делать набросок этого бродяги, потому что в неясном свете вечера рука его летала над листом альбома с той уверенностью, которую дают лишь память и практика. Вскоре на бумаге проступило лицо старика, но вместо истрёпанных лохмотьев и бесформенной кепки молодой человек, пользуясь правом творца, обрядил бродягу в старомодный камзол и треуголку. Теперь вместо нищего на тротуаре, используя в качестве стула небольшой бочонок, сидел обыватель из тех, какие ходили по этой улице ещё лет двести тому назад.
– У вас верный глаз.
Юноша вздрогнул и поднял взгляд от наброска. Перед ним стоял мужчина лет пятидесяти, с окладистой, уже сильно тронутой сединой бородой, которая полностью скрывала рот и губы. Борода доходила до широкого, явно сломанного не раз носа, и превращала нижнюю половину лица в маску отпетого разбойника из дремучей чащи – какими их обычно изображают в театральных постановках. Впрочем, поношенный матросский бушлат, из-под которого виднелся ворот толстого свитера, вязаная шапочка, плотные парусиновые штаны и грубые ботинки говорили скорее о том, что это представитель почтенной профессии лодочников или рыбаков с Реки.
– Вы позволите присесть?
Художник неопределённо пожал плечами, и незнакомец, восприняв это как разрешение, опустился на скамейку рядом. Взглянув ещё раз на набросок, он усмехнулся – хотя усмешка скорее угадывалась, чем была видна за густыми усами – и, кивнув в сторону дома, спросил:
– Вас вдохновляет это здание? Или старик?
– И здание, и старик, – молодой человек рассеянно вертел в пальцах карандаш. – А что? Разве мне не позволено рисовать, что захочу?