– Дядечка, я пока ничего не поняла, но ты уж отпусти нас. Все слова твои беру на себя.
– Берешь? Бери!
Ганька услышала еще, как кто-то хлопнул в ладоши, и тапка снова упала ей на живот. «Ах! Как больно!» – успела она подумать…
Приходила в себя она скачками: вздохом облегчения, когда крик новорожденного разорвал темень беспамятства; рвущей глотку жаждой и каплями воды, медленно текущими по губам; бормотанием людей и словами, которые никак не получалось понять.
И она снова блуждала во тьме, ища выход. Когда очень долго живешь в темноте, то и в ней начинаешь видеть свет. И она увидела. Почувствовала голыми ступнями, что стоит на мягкой пыли большака и где-то истошно кричит ребёнок. «Сынок?» Ганька качнулась, толкая и открывая проход в… Куда? Свет ослепил, но она слышала и понимала слова. Торопясь, она двинулась на голос, постепенно прозревая. «Сынок?»– слово обожгло желанием прикоснуться, взять на руки, приложить к груди, ощутить мягкие губы младенца на своем соске. Она сделала еще один торопливый шаг и визг заглушил все мягкие, обволакивающие слова.
– Уберите! Не хочу её видеть! Унесите её отсюда! Пусть её не будет! Не будет! Никого нет, и её пусть не будет!
– Как же так, девонька? – Кинулась Ганька на голос. Обняла. Прижала к себе, баюкая, качая на руках растрепанную девчонку. – Как же так, милая? Ты же её в этот мир привела. Разве можно отпустить её ладошку? Она же пропадет без тебя. Посмотри. Посмотри, какое небушко яркое в её глазах. Возьми!
Ганька не успела понять, когда плачущая малышка оказалась на её руках. Она только скользнула своим пальцем, стирая слезинку и положила ребенка в руки матери, ощутив их своими. Как, когда она стала этой девочкой? И как только эти руки коснулись волос малышки, как увидела: комья земли, падающие на крышки гробов, сложенных в длинной канаве; льющуюся с неба воду, наполовину заполнившую яму и сползающую пластами землю; людей, торопящихся быстрей засыпать, спрятать под землей её любимых: муж, отец, мать, дядя, дед… все, кто был в доме. Крик рвался наружу и застревал в горле, мешая дышать, сводя судорогой заледеневшие пальцы. Ребенок пискнул, приводя в себя, и Ганька потянула к себе паутину тоски и боли, разжимая пальцы, становясь снова собой, гладя и приговаривая, успокаивая обоих девочек, оставшихся без опоры. Наедине друг с другом.