Эти очереди, неподвижные, изогнутые змеей, воняющие летом – потом, зимой – нафталином, Зоя ненавидела люто. После них теряла трудоспособность на целый день – возраст давал о себе знать, тюрьма не прошла беследно. Вернется домой, упадет на диван и не шевелится, прислушивается к боли: шею свело, переломанные пальцы ноют, голова тяжелая, напряженная как чугунный чан, кажется дотронешься – загудит.
Боевая энергия ее поубавилась, покоя хочется.
Но жаловаться Зоя не любила и не собиралась. Мороку с добыванием визы забывала, как только садилась в самолет. Еще не взлетев, ерзала в кресле нетерпеливо – скорей бы уж приземлится. Когда в окошке появлялись поля нью-йоркского аэропорта с крошечными самолетиками в ряд, сердце вскакивало с места и неслось галопом.
А когда заключала дочку и внука в объятия, радость била через край. Зоя не постеснялась бы прямо в аэропорту пуститься в пляс, только строгий взгляд зятя останавливал.
В машине садилась сзади, вместе с Викторией, держала ее за руку, не сводила глаз. Какая же она красавица! Умница, талантливая – самое лучшее от родителей взяла. После отъезда из Союза похорошела, поправилась, значит, заботы не тяготят. Рассказывает – с мужем-пилотом полмира объездила. Ну слава Богу, пусть в любви и достатке поживет, за себя и за мать.
Насколько счастливы были встречи, настолько грустны расставания. Жили бы они поближе, Зоя так не расстраивалась. Слезы рекой, вопросов куча – когда теперь снова увидятся? Выпустят ли ее в следующий раз из страны? Не скончается ли она прямо в очереди за справками-документами?
Дочка предлагала остаться у нее навсегда, на законном основании: Зоя – женщина в возрасте, Виктория – ее единственное дитя. Имеет право взять маму к себе, как нуждающуюся в присмотре. В международном праве «воссоединение семьи» называется, против него даже КГБ бессильно.