Успокоив себя таким образом, я отрубился, словно получил приличную дозу обезболивающего и снотворного. И лишь в четвертый раз проснулся уже абсолютно нормальным. Без боли. Без тумана в голове. И даже руки-ноги после пробуждения функционировали вполне сносно.
«Программа реабилитации, – тут же откликнулась на мое мимолетное удивление Эмма. – Начальный курс окончен. Физические параметры в норме».
Хм. Спасибо за заботу, не ожидал…
Я достаточно легко выбрался из капсулы и внимательно оглядел свое новое тело.
По-прежнему худое, совсем детское, слабое. Судя по дряблым мышцам, горе-папаша не давал пацану времени даже на простые физические упражнения. Маленький Адрэа не бегал по улице, не играл с друзьями, не лазил по деревьям, как положено нормальному мальчишке. Похоже, последние годы своей жизни пацан почти безвылазно провел в лаборатории. Недаром тут и одежды для него имелось с запасом, да и медкапсула, о чем я только сейчас подумал, была рассчитана именно на ребенка.
Ладно. Это уже мелочи.
– Эмма, сколько прошло времени? Как долго я еще смогу пробыть в убежище?
«Запасов еды и воды хватит на восемь недель, – едва слышно прошелестела система. – Запасов воздуха – на двое с половиной суток. Угроза существования носителя. Протокол восстановления сокращен по объективным причинам».
А, так вот почему после пробуждения мне было так фигово…
В памяти, сопроводив это дело новой вспышкой боли, как по заказу всплыла информация о том, что во время работы медкапсулы человеческое тело не должно подвергаться дополнительной стимуляции. Мозг – это же биоэлектрический орган, а миостимуляция, как ни крути, тоже основана на принципе передачи потенциалов. Поскольку одно с другим мешать было нельзя, то за время загрузки информации мои мышцы никто не трогал. Миостимуляция и коррекция последствий должны были стать завершающим этапом моего пребывания в медицинской капсуле. Однако, похоже, я провалялся в этом гробу несколько дольше ожидаемого, плюс из-за каких-то осложнений процесс загрузки пришлось остановить раньше времени, а в довершение всего Эмма была вынуждена урезать программу реабилитации, чтобы успеть в срок и чтобы я случайно не задохся в ставшем опасном бункере.
– Покажи мне план эвакуации, – велел я и только по болезненному спазму понял, что разговариваю уже не на русском, а на нирари.