Его ты гасишь – робко гаснет муза,
Речь оборвав на восходящем «ми —
лый». Несу, как уголь раскалённый,
Живую душу. Огонь и жар
Куда мне деть? В ком, обновлённый
Прохладой, он найдёт свой дар?
Ни в ком. Он захлебнётся.
Как если б солнце ненужным стало всем, кто рядом.
Как чудо, в небе развернётся
И вновь в ничто свернётся кроткий атом.
Я не слышу цветка, подающего голос.
Я не вижу травы, гибнущей под пятой.
Я срываю, озлясь, созревающий колос —
И становится солнце кровавой грядой.
И пути дальше нет, даже маленькой тропки.
И вздымаются строки ответной грядой.
Но так слабы и робки… так слабы и робки…
Перед этой, державно-литой.
Ни за что, ни за что мне её не осилить.
И на красном крови своей не различить.
И, дыша тяжело, лишь и молвить: Россия —
Молвить так,
словно – пить, пить,
словно жаждущий – пить.
У подножья гряды тихим холмиком сникну.
Буду слышать лишь ветер взбира-а-ю-щийся.
И болеть будет здесь. И я к боли привыкну,
Она станет ручной, боевая праща.
Может быть, только так – вольным камнем прорваться
Остро пущенной рифмы, презревшей запрет.
Приживись она там —мне не страшно остаться.
Приживись она там – здесь меня уже нет.