Беспризорник, уже выбравшийся из своего укрытия, засиял, словно
солнышко в луже. Чешуйка искренне восхищался Щеглом. Такой дерзкий,
веселый, бесстрашный... и такой щедрый! Сколько раз не жалел
медяка, а один раз накормил от пуза!
– Со светлым праздником, господин и... и другой господин!
– бодро заявил беспризорник, потирая остренький подбородок, который
делал его треугольное личико похожим на мордочку лесного
зверька.
Вид у бродяжки был совсем не праздничный: чья-то поношенная
рубаха, доходившая мальчугану ниже колен, была по-матросски
подпоясана веревкой. Из-под подола торчали босые ноги, грязные и
исцарапанные.
– А ведь раньше у него этой рубахи не было, – припомнил
Кудлатый. – Он в мешке проделал дырки для головы и рук и так
бегал...
– Да ты прифрантился ради праздника! – умилился Щегол. –
Ну, так заодно угостись!
Он швырнул мальчугану монету и поднялся на крыльцо. Кудлатый
последовал за ним.
Чешуйка поймал подачку на лету – и едва не заскулил от
разочарования. Монета была неправильная! Значки на ней ничего не
говорили неграмотному мальчишке, но цвет был совершенно не медный,
тускло-серый.
Если бы монету дал кто-нибудь другой, а не великолепный Щегол,
беспризорник забросил бы ее подальше, вслух помянув Хозяйку Болота.
Потому что Чешуйке приходилось слышать, как туго приходится тому, у
кого находили фальшивые деньги.
Но это же Щегол!..
Чешуйка решил рискнуть. Завидев бредущего через двор конюха, он
издали показал ему монетку:
– Глянь-ка, чего у меня!..
Конюх вгляделся.
– Ишь ты, вроде серебро! – сказал он удивленно – и тут же
продолжил фальшиво-ласковым голосом: – Ну-ка, дай поближе
глянуть...
Чешуйка метнулся в сторону и с безопасного расстояния скорчил
конюху рожу.
Серебро!..
* * *
Притихли ссоры, оборвались на полуслове хвастливые матросские
байки, перестали греметь костяшками игроки в «радугу». Власть в
трактире захватил волнующе низкий, страстный голос женщины,
закачавший все сердца на упругих волнах песни:
По тебе затосковала.
Все забавы – прочь!
Буду чайкой у причала
Биться день и ночь,
Буду я попутный ветер
В парус зазывать,
Буду солнечные сети
Над водой сплетать.
И в тоске неутолимой
Крик летит, маня:
«На причал сойди, любимый,
Обними меня!»
Лисонька скользила меж столами – и при последних словах песни
остановилась возле Щегла, который замер, не донеся до губ чашу с
вином.