– Наташинка – это, как горошинка, маленькая такая и очень милая… Вам кажется опасностью то, что приятно? Давайте отправимся в полет… образно, конечно.
– Боюсь не устоять.
– А Вы не бойтесь. Я же не проглочу Вас. Расправим крылья, и реальность станет чудом… А все внизу с птичьего полета кажется таким мелким и несущественным.
– Да, пожалуй… но спускаться все равно придется…
– А разве сам полет не стоит того, чтобы в него окунуться с головой?
– Я, конечно, натура романтичная и мечтательная, но есть реальность!
– Мы так привязаны к реальности, что слишком поздно понимаем, что что-то прошло мимо… Какой воздух! Я уже парю.
– Вот и хорошо. А я посижу и перышки почищу.
– Представьте себе нас сегодня перед сном, не в чем себя не останавливая… и… Давайте выпьем вина. От него душа танцует.
– Наташенька, Наташечка, Натуля, Наташинка, я заранее желаю Вам спокойной ночи… боюсь проморгать. И для Ваших предсонных фантазий даю Вам начальную ноту: я целую Ваш мизинчик на левой ноге…
– Такое начало вовсе не предвещает спокойной ночи…
– Ну… только до какого-то момента… а потом сон берет свое. Сладких Вам фантазий, переходящих в сны, Натуля. Пойду сегодня тоже пораньше спать. Завтра на работу. Целую Вас мысленно в теплое ушко. До завтра.
А через день:
– Спокойной ночи, Наташечка. А я хотел рассказать Вам, какой Вы представлялись мне в моих фантазиях… очень восприимчивой, ласковой и нежной, но при этом вдруг взрывной и ненасытной, порой робкой и сомневающейся и вдруг отметающей все условности, яркой, игривой и любопытной, то завоевательницей, а то – маленькой растерянной девочкой… и обязательно озорной. И еще такой разной, но всегда чарующей. Спокойной ночи. До завтра.
– Хотела Вам сказать, что от поцелуя в ушко по телу пробегают мурашки.
– А мне ужасно хочется почувствовать Ваши мурашки… все-все-все… И мурашки – это не максимум.
Никита укутался одеялом с головой. Ночь раскрыла перед его глазами черный экран. Изображения не возникало. Только звук его дыхания грохотал в тишине. Только едва уловимые, наверное, воображенные запахи заполняли постепенно пространство.
Мнимое головокружение призвало сон. Идеально черные тени делали лес полосатым под лунным светом, нездешним и отстраненным, совсем не желающим раскрывать те загадки и тайны, что веками приписывались ему людьми. Никита передвигался скорее наугад, чем, будучи ведом каким-нибудь из пяти чувств. Под ногами то мягко податливо проседали мхи, то ветка хрустела, а то твердый пень грубо гнал манящую медитацию. Никита отчетливо слышал свое дыхание, шорох шагов… а иных звуков не было. Птицы, наверное, переселились в другие миры или просто боялись выдать свое присутствие… боялись оказаться втянутыми в таинство, в то колдовство, что вот-вот собиралось случиться.