– ?
Мерещится. Головой тряхнул и проследовал дальше в день. Привычный. Бодрый и деловой.
Корявые, бородатые мхом стволы. Многослойное покрывало промокших и почерневших листьев. Микроскопические цветы, редкие и сиротливые, сутулятся от боязни самих себя… Взметнулась вся эта слежавшаяся чепуха, бросилась врассыпную, толкаясь и налетая сослепу на соседей. Хрустом, нет, хрустами несметными встрепенулся лес. Слившись в пеструю бесконечную ленту, за спину отлетели кусты, вместе с ними – колючие крылья елок, монументальные кряжи дубов… Выгнув шею, глазищами обернувшись через недоворот головы, в галопе балетном сквозь дебри пронеслась лань. Что способно ее остановить в диком бегстве? Роса обернулась метущимся вверх дождем, и радуги смеющимися арками отметили траекторию бега. Небольшие такие радуги… дивные переливчатые воротца. Пройди через них и вольешься в лесную семью, станешь частью самородившейся сказки. Неоднозначной, порой запинающейся и сомневающейся в себе. Но как искренни брызги, что щедро дарила лань, пробегая и заставляя проснуться… проснуться от немощи, от неубедительного безразличия, лени и… что там еще наросло поверх хрупкой когда-то души… Дарила, сама не сознавая того.
Никита решительно отворил дверь и вынес себя на улицу. Но… споткнулся. Остановился.
– ?
В мире что-то происходило. Он замер и почему-то всмотрелся в небо. Погода была обычна. То солнце, то облака. Предвестия бури не усмотрел.
– Куда я сейчас направлялся? Ах, да…
Еще постоял, пытаясь собрать себя.
– Пусть! Дела подождут, – он внезапно сменил настрой, быстро-быстро, почти танцуя, прошел до машины, уселся внутрь, – В лес поеду!
В глазах глубоко, глубже, чем сам он смог бы нырнуть, всполыхнул озорной огонек.
Поляна. Теплая, светлая. Дарит радость тем, кто ее нашел. Проткнув гибким телом кусты, из сокрытых дремучих глубин на поляну выпорхнула лань. Птица, потому и «выпорхнула». Трава, обалдев, вздыбилась в страхе, в испуге. Лань замерла. Стремительно снизошел покой, если он быть умеет стремительным… Лань втянула ноздрями воздух, тряханула ушами и улеглась. Теплый свет разморил. Сиплый шепот листвы за спиной разлетелся своими сплетнями, но мгновенно утратил внятность и унесся по диагонали вбок. Полусон. Веки сомкнуты, магия началась…
Лес… еще не испорченный… там – от обочины метров пятьсот. Разомлевший на солнце грибной дух не по сезону густо поил обоняние гостя. Никита оставил машину на утрамбованном песке, что к обочине делал довесок. Городскими туфлями с опаской он переступил разномастные заросли пыльной травы, чуть брезгливо пробрался к тропинке, что кокетливо делала странного вида петлю, сторонясь торфяного ручья, и по скрюченным топтаным тысячу раз корням, что схватили тропинку, как скобы, пошел, не спеша, вглубь приветливых и добродушных зеленых толп. А они зашептались в смятении между собой.