– Похлёбка та наверняка была сладкой, – возразил брат Бернар, – из-за спорыньи. Твой вагант как раз по сладкому запаху мог бы догадаться, что рискует отравиться насмерть.
В зале скрипнуло. Свистнуло. Дунуло. Задрожали огни светильников. От угла, из трепещущих сгущений теней застонал дощатый пол.
– Но он ел эту похлёбку, а не мазал на тело, – возразил брат Фома.
А его товарищ забарабанил пальцами по столу, силясь не скорчить рожу расшалившемуся скрипучему сумраку.
– Я хочу пояснить, что он не летал, а спал, прикорнув у костерка, – пробурчал брат Лотарь, – а думал, будто бы летает.
В залу для допросов вернулся брат-прислужник.
– Но потом он понял, что ему это приснилось, – возразил брату Лотарю брат Фома.
Проскрипев досками до их длинного стола, брат-прислужник безмолвно заменил догоравший светильник свеженаполненным и тем же мерным шагом заскрипел в обратный путь к дверям залы.
– Да, мой школяр очень горевал потом, что не помнит, о чём они спорили с Аристотелем, – вздохнул брат Лотарь, – но ему никогда больше не доставалось ржи с такими чудными рогулечками спорыньи.
– Нет, – подытожил брат Фома, – у нас выходит, что этот школяр, будучи, в отличие от барона Беранжье, неопытным и юным, всё-таки хорошо понимал, что его видения вызваны похлёбкой, что на самом деле он никуда не летал и с Аристотелем не спорил.
– Да, тут ты прав, – кивнул брат Лотарь. – Мой школяр понимал. Но бывает же и так, что люди, принявшие зелье, наяву ошибаются в том, где они находились и что делали. Вот когда его светлость совсем был юнцом, к нему приставили монаха-бенедиктинца учить грамоте. А его светлость не желал учиться, он хотел скакать по полям. Вот мы с ним и выдавливали его наставнику волчьи ягоды в пиво.
– Так это наставник герцога, выходит, стал одной из тех душ, погубив которые ты подался в монахи? – насторожился брат Фома.
– А ты и не знал, получается, что позвал сюда выть с волками не кого-нибудь там, а самого опытного в монастыре отравителя? – Изогнувшись над столом, брат Лотарь надвинулся грозно на брата Фому. – Вот и не пей со мной впредь. Ровно две ягоды я выдавливал в бочонок бенедиктинцу. И признаюсь тебе: тот как осоловеет, как выпучит глазищи! – Довольный воспоминаниями, брат Лотарь откинулся на спинку стула и принялся раскачиваться, придерживаясь правой рукой за край стола. – Так на следующий день и не вспомнит, сколько кафиз прочитал ему ученик и где так испачкался глиной. Бенедиктинец наш думал, что измазюкался отрок, пока следовал за ним на нравоучительной прогулке. А чистописание можно было ему позавчерашнее показать.