Светильник не щадил и резал по глазам. Ольга убавила яркость, свет подсветил бледное лицо. Спектакль давали в ее голове. Прописанной была лишь финальная сцена, жирная точка в замысле драматурга – убийство. А вот завязка и кульминация вышли смазанными и неубедительными, несмотря на грамотно выстроенную защиту Голицыной-Мартыновой. Адвокат настаивала на непредумышленном. Причинении смерти, конечно, как бы смешно это ни звучало.
Обвинение и защита в этот раз играли не на равных: у Боброва это был уголовный дебют, а Вера легко крутила фактами прямо перед его носом. Приходилось разбираться во всем самой, вплоть до каждой авторской ремарки. Заседание поставили на утро.
Сон садился на плечи, свешивал ноги и заставлял ниже склоняться над столом. Ольга опрокинула в себя стакан воды, магия внутри едва заметно отживела и потекла от горла к рукам, согревая замерзшие от полудремы пальцы.
Набрасывая поверх рабочего костюма чернобурковую шубу, Ольга думала о том, что действует вне законодательства и самовольно вмешивается в ход процесса. В этой постановке у нее должно было быть минимум реплик. Сказать честно, она была не против просто не мешать Вере делать свою работу. Таких подсудимых у нее было тринадцать на дюжину, но второму дню суда никто не возразил – в Медной горе дотошность судьи Бржезинской была делом привычным.
Привычным делом был и поиск правды. Она не могла позволить себе вынести неверный приговор. За эту ошибку приходилось платить: если не живым, то так мертвым. Иметь дело с последними было запрещено, вот только перед живыми они имели одно безусловное преимущество – мертвые никогда не врали.
От ночных портаций в Хаптай-Агдун предостерегали, особенно когда до жути хотелось спать – не вовремя прикрыв глаза, можно было так и остаться в вакууме пространства, а не попасть на другой конец страны. Вот только совет, пусть и директрисы – не закон, и Ольга легко могла себе позволить его нарушить.
На счастье, она не промахнулась и оказалась в какой-то деревне. В последнее время пошла мода называть это поселками городского типа, но стоящая перед ней халупа выглядела уж больно удручающе. Калитка висела на одной хлипкой петле, трухлявый забор держался из последних сил, а двор застыл в вечной стройке – в России, как известно, заканчивать ремонты было не принято.